Имена

Там с середины весны до начала осени практически не спит солнце, радуя глаз сменяющимися видами одного и того же пейзажа. Зато оставшиеся 200 с лишним дней в году приходится блуждать сквозь туман в промокших насквозь ботинках.

В яркий Петербургский день видно не просто сорок сороков, а неисчислимое количество золотых куполов, шпилей и крыш – сам город изливает от земли ровное золотое сияние, словно найденная невзначай несуществующая страна Эльдорадо.

Но свернув с парадного проспекта, можно попасть в тысячу тысяч каменных дворов-колодцев, на дно которых с момента постройки не проникал солнечный свет, и стены впитали вековую кухонную вонь…

И самое удивительное, что оба этих лица суть две стороны одного и того же явления, неотделимые друг от друга.

Пишу столь уверенно, поскольку сам я лучшую пору своей жизни – восемь лет перед вратами начинавшейся молодости – провел в этом городе. И он остался для меня не точкой на карте, а некоторым пунктом отсчета не слишком счастливой, но богатой событиями биографии.

Игорь Громов-Дранкинъ каждой своей фотографией Петербургского цикла заставляет звенеть потаенные струны моей не в меру чувствительной души.

Хочу отметить, что быть певцом Ленинграда-Петербурга – занятие очень непростое и даже не самое благодарное.

Ведь этот город со дня основания служил натурой для бесчисленных живописцев.

И разумеется, с развитием более доступного и, если можно так выразиться, более оперативного искусства – светописи, то есть фотографии – городские пейзажи Петербурга стали одной из самых излюбленных (как и самых легких, на первый взгляд) тем.

Каюсь, в юности я успел испробовать едва ли не все возможные виды искусств, лишь ко второй половине жизни определив свое место в русле изящной словесности.

В Ленинградский период – длившийся с 1976 по 1985 годы – я в основном занимался живописью.

Сам великий город принуждал взяться за кисть, карандаш или резец. Или за то и другое и третье – сразу. В его глубокой, имманентной художественности, в его наполненности искусствами ежедневные походы в Эрмитаж или Академию художеств счастливо сочетались с самостоятельными опытами. Которые почти никогда не приносили удовлетворения, поскольку стоило обратиться к какой-либо натуре, как становилось очевидным, что до меня это уже фиксировал кто-то другой. Причем казалось важным даже не соотношение талантов – угнетала априорная вторичность всего, за что я ни брался.

Но все-таки свою тему я нашел.

Моим самыми любимыми и удачными объектами стали не храмы, не дворцы и не набережные. И даже не парки.

А… проходные дворы. Да – темные, грязные, восхитительно воняющие кошками Ленинградские колодцы.

Наверное, на выбор повлияло и то, что в те годы я жил в доме № 15 по улице Конной – в сердце каменных трущоб Старо-Невского, строившихся для Петербургской нищеты.

Дворы казались отвратительными, но имели невероятную притягательность.

И у меня пошла серия рисунков – карандаш, соус, акварель…

Сейчас тема не покажется из ряда вон выходящей ни для художника, ни для фотографа. Но тогда… Тогда над нами властвовали иные времена. В искусстве – в любом искусстве, от балета до архитектуры ! – правил метод социалистического реализма, допускавший лишь один вид противоречия: конфликт хорошего с отличным.

В городском пейзаже общепринятыми считались красоты. Разруха допускалась лишь касательно минувшей войны. А уж смакование проходных дворов – изнанки социалистического города – сразу получило бы ярлык очернительства с тяжкими последствиями для автора.

Я, разумеется, не был профессиональным художником; работы выставлял на некоторых – как бы сейчас сказали, «корпоративных» – выставках. Где не грозила тень идеологической критики и серые дворы шли на ура. Кто-то, помнится, даже заказывал для себя варианты понравившейся акварели.

И вот тогда, еще не задумываясь над терминами, а просто пытаясь преломить мир через свой взгляд, я понял, что имеет право на жизнь направление в искусстве, имя которого составлено вроде бы из взаимно исключающих слов:

ЭСТЕТИКА БЕЗОБРАЗНОГО.

Внутренняя гармония, самодостаточность и зрительная экспрессия натуры, не наделенной ни одним из атрибутов безусловного эстетического образца.

Гармония совершенного антисовершенства

– можно сказать и так.

В общем ничего особенно нового мне в голову не пришло. Именно эта гармония антисовершенства побуждала великих художников прошлого живописать всевозможные руины.

Хотя эстетика ленинградских дворов отличается в корне: руины мертвы; время сгладило углы и выветрило запахи, засеяло обломки цветами и привело все к законченному виду. Дворе же – не развалины, а место жительства живых людей, которые, как ни странно, могут существовать в темных каменных сотах.

Вернувшись после учебы в родной город, я сильно тосковал по Ленинграду.

Причем надо признаться, едва ли ни больше всех мучила меня нехватка именно этих, ужасных на сторонний взгляд, проходных дворов.