Имена

Он вышел на берег, все в том же ярком блейзере, итальянских брюках и блестящих черных туфлях, и, глядя, как он топчется по кругу, насквозь промокший, издавая хриплое рычание, Линдзи вновь закатилась смехом. Он двигался грузно, точно загипсованный, раскинув руки в стороны, широко расставив ноги. Официант посветил лампой почти вертикально вниз, помогая Линдзи найти туфельки, она оборвала смех ровно настолько, чтобы сказать: эфхаристо, мерси, спасибо,и самый звук ее голоса рассмешил ее снова. Она обулась — ее тело поблескивало в полутьме, она начинала дрожать. Дэвид уже почти выпрямился, но все еще стоял раскорякой. Опущена была только его голова, будто он решил изучить свои облепленные песком туфли в поисках объяснения. Он хрипло закашлялся, и Линдзи подошла к нему, чтобы вывести его на мощеную дорожку. Народ стал возвращаться за столики.

— Морская вода для питья не годится, — крикнул вверх Дэвид.

— Это можно было предвидеть, — сказал Чарлз.

— Я просто сообщаю.

— Ты плавал или ходил? — спросила Энн.

— Мы поплыли к буйку, но там нет буйка.

— Это другой пляж. Ты перепутал с тем, что южнее.

— Мне Линдзи сказала.

Они двинулись по дорожке среди деревьев, а мы пошли обратно за стол. Чарлз получил свою сдачу, они с Энн пожелали нам доброй ночи. Элиадес исчез на кухне и спустя минуту вернулся с четырьмя стаканами бренди в руках.

— Хозяйское, — сказал он. — Из личных запасов.

Я подумал о Кэтрин, которая в промозглые вечера любила налить себе в стакан на палец «метаксы»: она потягивала напиток, сидя в постели с книжкой, а потом, в темноте, ее рот был от этого влажно-ароматным. Пророческий смысл. Все эти северные ночи, занесенные снегом, мир, добела обомлевший под Полярной звездой, наша любовь украдкой, пахнущая греческим коньяком.

— Скажите, Андреас, что вы делали в Штатах?

— Холодильные установки.

— Будем здоровы, — сказал я.

— Будем.

Медленные глотки.

— Значит, это вы привели немца.

— Да, Шталя.

— А Шталь здесь, чтобы встретиться с Диком Борденом?

— Нет, с Хардеманом.

— Кто такой Хардеман?

— Друг банкира. Я думал, ваш друг.

— Стало быть, Дэвида.

— Но он не пришел. Наверное, его рейс задержали. В Каире песчаная буря.

Линдзи застенчиво стояла футах в десяти от нас, точно боялась, что мы выгоним ее из зала. Она выжала подол своего платья — по материи было видно, как старательно ее выкручивали. Андреас протянул ей стакан, и она приблизилась к столу. За ней по пятам шел мальчик со шваброй.

— Вот здорово. Спасибо. За вас.

— Где Дэвид? — спросил я.

— В туалете. Освежается.

Тут ее снова разобрало. Она едва успела закончить фразу, как ее черты напряглись от рвущегося наружу веселья. Я накинул ей на плечи пиджак. Она сидела застывшая, сдерживая смех, и лицо ее казалось синтетическим — объект под давлением, проверка на прочность.

— Освежается, — опять повторила она и осталась сидеть, дрожа, всхлипывая от смеха.

Постепенно она начала успокаиваться, шепотом благодарить за бренди, плотнее закутываться в пиджак, шепотом благодарить за пиджак. Мягко-покаянное настроение. Ей не хватало духу улыбаться в ответ на поощрительные кивки и усмешки людей за другими столиками.

— Излишне спрашивать, любите ли вы плавать, — сказал Андреас.

— Вряд ли то, что мы изобразили, можно назвать заплывом. Не знаю, как это называется.

— Келлеровские штучки, — сказал я.

— Да, его инициатива. Но я согласилась мгновенно.

— Вы были на островах? — спросил он.

— Только на однодневной экскурсии, — прошептала она. — Я жду моих занавесок.

— Она все время это повторяет, — объяснил я Андреасу. — Что это значит, для всех тайна.

— Мы ведь еще толком не обжились. Тут все для меня ново. Я учусь считать. Смешные у них цифры. А алфавит вы знаете, Джеймс?

— Да, и шнурки себе сам завязываю.

— Скажите, Андреас, это совершенно необходимо — знать глаголы? Мы правда должныих выучить?

— Думаю, это будет полезно, — ответил он. — Вы, кажется, сторонница активной жизни.