Именем Республики

— Это как так не давать?! — взвизгнул Купря, пробираясь сквозь толпу. — Меня из земельного обчества выбросить, а?.. У меня земельный надел есть, мне сеять надоть.

— Двадцать лет не сеешь, — возразил Митрий. — Мы у тебя и земельный надел отберем.

— На-ка, выкуси! — Купря уже пробрался в избу, подскочил к председателю, показал ему кукиш. Бороденка у Купри тряслась, глаза выпучились, на лбу надулись толстые жилы.

— Не безобразничай! — вскричал председатель. — Ты не трудовой крестьянин, а побирушка, лодырь. Скажи спасибо, если дадим зерна на еду.

— А на семена? — не унимался Купря. — На семена всем дали, а мне отказали. Что я, обсевок в поле?

— На семена не дадим! — твердо сказал Митрий. — Съешь семена или продашь, а землю не обсеменишь.

— Не давать ему! Чего там!

— Кусошник! Так проживет!

Выкрики слышались со всех сторон. Но Купря не растерялся. Он крепко выругался и вдруг заплакал. Слезы текли у него по щекам и терялись в бороде, кожа на лице сморщилась, рот дрожал.

Но мужики были неумолимы.

— Христовым именем всю жизнь кормился, прокормишься и сейчас.

— На чужих харчах жирок нагуляешь!

В конце концов Купрю выпроводили, обещав дать ему пуд ячменя на еду.

Но и без Купри не все обходилось гладко. Почти каждый считал, что ему дают мало, хотелось получить столько, чтобы и посеять и есть досыта. Особенно требовательны были бабы. Они кричали и на председателя сельсовета, и на комбедчиков, и на своих мужей, обзывая их «тютями», растяпами и прочими нелестными прозвищами.

К полуночи распределение хлеба было закончено. Но когда подсчитали, то оказалось, что распределили зерна больше, чем его было.

— Придется переделывать, — сказал Митрий, почесывая горбинку носа.

И все началось снова.

Только под утро Трофим пришел домой и, позавтракав, стал запрягать лошадь.

Пантушка слышал, как отец разговаривал с матерью.

— Решили сейчас же ехать за зерном на станцию.

— А у кого лошади нет, те как повезут? — спросила Фекла.

— Нанимать будут. Я Ивану помогу. Нанимать ему не под силу. Думаю, на одном возу наше и Иваново зерно привезу.

— Не надорвать бы кобылу-то, — со вздохом проговорила Фекла.

— Ничего, помаленьку поеду.

Спать Пантушка уже не мог. В мыслях его неотступно рисовался большой обоз, железнодорожная станция, на которой все незнакомое, непохожее на жизнь в Успенском.

— Тять, возьми меня, — попросился он. — Я еще не видел железной дороги.

— Собирайся живей!

Обоз из полусотни подвод выехал на рассвете. Лошади шли шагом, пофыркивая и перекликаясь тихим ржаньем. Телеги скрипели на разные лады. Пахло разогретым дегтем, молодой травой, полевыми цветами.

Взошло солнце. Золотое, пылающее, словно только что вынутое из горна, оно излучало яркий свет и тепло. Небо сначала порозовело, потом стало густо-голубым.

Наперебой запели жаворонки. Серые, с хохолками, они то поднимались над землей и висели в воздухе, трепеща крылышками, то камнем падали в траву.

Уныло выглядели среди расцветающей природы серые деревни с голыми стропилами на крышах: солома с них была скормлена скоту. Не слышалось ни залихватской гармошки, ни песни. Люди ходили медленно, словно после тяжелой болезни.

На станции полно народу. Двери большого сарая распахнуты, и видны горы зерна в россыпи. Люди насыпают зерно в мешки, взвешивают на огромных весах, потом таскают на телеги.

— Тут, брат, гостей со всех волостей, — сказал Пантушке отец. — До вечера не управимся.

Успенцы заняли очередь и стали ждать. Пантушка отпросился у отца посмотреть станцию.

— Иди, только не лезь, куда не надо.

Через несколько минут Пантушка оказался у здания вокзала. Тут тоже было много людей. С котомками, сундучками, корзинками, с большими узлами, даже с самоварами, стояли они тесной толпой, нетерпеливо поглядывая на решетчатые ворота.

Но вот ворота распахнулись, и толпа хлынула неудержимым потоком. Этот поток подхватил и Пантушку, подхватил, как былинку, и вынес на платформу. Люди бежали, тяжело дыша и вскрикивая, залезали в теплушки, давя друг друга. Пантушку толкали, били котомками и сундучками, пока он не догадался отойти в сторонку.

Все ему было тут ново. И блестящие рельсы, и домики на колесах, и горластый огнедышащий паровоз, и круглое кирпичное здание водокачки. Но удивительнее всего были люди. Суматошные, вздорные, они не могли ходить шагом, а все бегали, переругивались, шумели, кому-то грозили. Забравшись в вагоны, постепенно угомонились. Грызли сухари, пили кипяток из жестяных кружек, курили махорку.

Резкий протяжный гудок паровоза всколыхнул воздух. Вагоны вздрогнули, звякнули буферами и покатились, сначала медленно, потом все быстрее. В глазах у Пантушки замелькали красная обшивка теплушек, мужские и женские лица, крутящиеся колеса. Последние вагоны промчались так быстро, что ничего нельзя было разглядеть.