Именем Революции или Брудущим в назидание

С тех самых пор, как Отец народов, Всеблагодетельный, Всезнающий, Господствующий, Всевидящий, Всеслышащий и Справедливейщий, Исправляющий силой счетовод и проводник веры, Уменьшающий и Увеличивающий Смотритель, Всемогущий Победитель Коба поселился в Хремле, его постоянно беспокоили духи прошлого. Приходили, например, по ночам, и причем — в полнейшем сраме, то Ванька Грозный с Малютой Скуратовым в обнимку; то вдрызг пьяный Ваня Кошелек, что-то нечленораздельно бормотавший не то по-статарски, не то по-смонгольски; то упитанная царевна Софья с царем Федей на загривке; то какие-то черти полосатые; то надпись кровавая на белой хремлевской стене проступит — «Мене мене текел упарсин»… Коба, конечно, понимал, что все это знаки… Оттого и приказал смыть белую краску с кирпичных стен Хремля, чтобы красная надпись на красном же кирпиче в глаза не бросалась. Вот и донесения агента Оглоблина явствовали, что этот земляной червяк Ёберия затеял какую-то свою игру… Да и А Ли докладывал об опасных магических экспериментах наркомвоенмордела Троцкого. Надо с ними заканчивать, мать его за ногу. Эти несчастные даже не представляют, в какую игру они впутались!

— О, мой Сетх, покровитель мой! О, мой бог с красными жгучими глазами! Бог ярости, разрушения, хаоса, войны и смерти! — сказал вслух Коба, поглаживая сухой рукой свой занедюживший после вчерашнего возлияния живот. — Укрепи живот мой, дай мне вкусный стол и хороший, качественный стул. И прости мне грехи мои, как на земли, так и на небеси…

***

Потомственный шляхтич шановный пан Ефген Надвидовский — знатный господарь белорусского местечка Гомыл, а заодно владелец полукустарной мануфактуры по производству ломовых хомутов и дуг, основанной ещё в стародавние нэпманские времена, сидел на берегу безымянной речушки и удил царь-рыбу. Изменив высокому слогу аллюзий, можно было сказать по-простецки — и ни фига он не поймал! Но ему было довольно параллельно, ибо он не столько удил, сколько размышлял своими думами, и подглядывал за всем вокруг — из чего что происходило. Ярко светило большое солнце, и пан Ефген, прячась от палящих лучей оного, поглубже втиснулся в тень прибрежного ивняка, а потому был весьма невиден с, пролегаемого вдоль противоположного берега речушки, тракта. Зато пану Ефгену было прекрасно видно все, что происходило на этом самом тракте.

Пан Ефген сидел и размышлял о предстоящей на следующей неделе в Московии конской выставке «ЭквиДресс», наяву представляя барыш от проданной на сей выставке сбруи и амуниции, как вдруг увидел появившегося на тракте странного вида подобие человека.

Облаченный лишь в одно исподнее — в кальсоны и майку, человек шел враскорячку по тракту, шлепая по шершавому асфальту босыми ногами, и громко матерился неизвестными доселе пану Ефгену экспрессивными идиомами, взятыми явно не из словаря Гдаля или романов Теодориха Достоепшего. Пышные усы странного человека покачивались в такт босоногой ходьбы так, что издали казалось, что, разящий к тому же за версту отборнейшим перегаром, матерящийся рот хлопал своими усами-крыльями, словно отчаянно пытался оторваться от головы своего хозяина и улететь куда-нибудь нафиг и подальше. Внезапно пан Ефген узнал в странном человеке знаменитого дивизиеводца и героя Гражданской и Военных войн, чьи портреты висели в каждом детском садике — это был сам Василий Иванович.

— Видать, хорошо погулял вчера… — с завистью подумал пан Ефген. — А мне… Эх, сам бы горилки выпил да с яичницей на шкварках… да, блин, чёртова жинка опять бранить будет…. Скорей бы, уж, выставка!.. Эх, напьемся там с Шевченом бен Роман-оглы Леонидштейном из музея «Тройки»! Кучер он знатный! Одна сковородка, аки чугунный таз, для картохи с мясом у него — ого! — метр в диаметре!.. А то и полтора!..

Внезапно из-за поворота, грохоча по ухабам, как «Вжигуль», прервав блаженные мечты пана Ефгена, вылетела черного цвета тачанка, в которую был запряжен четверик вороных рысаков. На козлах сидел, управляя четвериком, человек-пузырь, облаченный в поповскую рясу. Когда тачанка поравнялась, со шлепавшим босыми ногами по тракту Василием Ивановичем, человек в рясе внезапно натянул вожжи, остановив четверик, и, весьма ловко для своей пузатой телокомплекции спрыгнув наземь, огрел Василия Ивановича чем-то по голове. Затем пузырь в рясе запихал обездвиженного Василия Ивановича в мешок и закинул в тачанку. Хорошенько заперев дверь тачанки, человек в рясе не менее ловким движением вспрыгнул на козлы, взял в руки вожжи и, прежде чем тронуть лошадей, огляделся вокруг. Ничего не увидев подозрительного, человек в рясе огрел рысаков хлыстом и тронул вожжи. Всё также грохоча по ухабам, как «Вжигуль», зловещая тачанка покатилась дальше.