Именем закона

— За вас, за победителей, — и залпом выпил. Хорошо, что это было легкое вино, а не коньяк или шнапс. И тут неожиданно раздались такое дружное «ура» и такое искреннее «спасибо», словно я совершил подвиг. Это была радость, выплеснутая из глубины человеческих сердец, радость людей, осознавших, что они живы, что они победили и что им теперь светит солнце.

…От рейхсканцелярии до рейхстага рукой подать. Но ехали мы не менее часа. Улицы были забиты тысячами оборванных, изможденных, но ликующих поляков, чехов, французов, англичан, итальянцев. Встретив советских воинов, они набрасывались на них, обнимали, плакали, совали им в руки крестики, самодельные портсигары и даже часы. Пробираясь между танками, самоходками, кухнями, мы добрались до широкой улицы, обсаженной с двух сторон израненными липами. Справа, вдоль панели, выстроились в две шеренги на расстоянии пяти — восьми метров друг от друга наши воины. Впереди, лицом к массивному серому зданию стоял лейтенант, держа большой самодельный мегафон. В доме с окон всех этажей свисали простыни, белые скатерти, наволочки, просто куски белой материи.

Лейтенант объявил на немецком языке:

— Внимание, внимание! Всем находящимся в доме военнослужащим немецких вооруженных сил согласно приказу генерала Вейндлинга приготовиться к сдаче в плен. Устанавливается следующий порядок: выходить по четыре человека, и только через центральное парадное. Предупреждаем — другие выходы будут обстреливаться! Дистанцию при выходе держать не менее пяти шагов. Сдаче подлежат все виды оружия, кроме холодного для генералов и старших офицеров, а также штабные документы и знамена. Объявляю порядок движения: первыми выходят генералы, за ними полковники, подполковники, майоры, капитаны, лейтенанты, унтеры, солдаты. Раненых выносить через третье парадное справа. Их ожидают санитарные машины. Следите за командой!

Объявление повторилось на русском языке. Красноармейцы, стоявшие в шеренге, подтянулись. На противоположной стороне улицы пять танков и одна самоходка круто развернулись и направили в сторону здания жерла орудий. В это же время из окон разрушенного дома, стоящего за танками, грозно выдвинулись стволы «максимов» и ручных пулеметов. На улице стало тихо, она словно замерла. Лейтенант, отойдя на несколько шагов от шеренги, подал команду:

— К выходу для сдачи в плен — марш!

Мы не сводили глаз с черного проема парадного входа. Две-три минуты — и из темноты шагнули первые четыре генерала, за ними еще, затем еще и еще. Шли они неровным шагом, низко опустив головы, бессильно свесив руки.

Старшина жестом показал, куда идти. Генералы на мгновение подняли головы, быстрым взглядом окинули старшину и направились в указанном направлении по живому коридору, образованному советскими воинами. Генерал, шагавший слева первой четверки, вынул из кобуры пистолет и швырнул его к ногам красноармейцев.

Переводчик предупредил:

— Господа генералы, офицеры и остальные, оружие не швырять, а аккуратно складывать.

Генералы, идущие впереди и сзади, немного замедлили шаг, затем остановились и, склонившись, осторожно положили у ног советских воинов пистолеты. Из парадного выходили новые и новые четверки: полковники, подполковники, майоры, капитаны… Шли, не глядя по сторонам, устало, нестройно, втянув головы в плечи, безмолвные… Думалось ли им о таком шествии в 1941 году, когда на рассвете в воскресное утро двадцать второго июня, по-злодейски подкравшись к советским границам и взломав их, они с огнем и мечом двинулись по широким, мирно спящим полям и лугам советской земли, неся пожары, смерть, разорение, рабство?

В сторонке молча, словно бы безучастно, стояли наши офицеры. Пусть принимают этот парад поверженных каннибалов рядовые советские воины. Они заслужили такую честь долгими тяжкими муками и своей кровью…