Именинница

При этом комиссар сразу оценил идею с тайным ходом, когда Хюго показал ему гардероб. В этом был весь Хоффман — одиночка, привыкший рассчитывать только на себя. И мотив Душко Заравича был понятен Гренсу. Именно поэтому комиссар и упек его за решетку на три дня. И почему Хермансон выглядела такой гордой посреди всей этой суматохи, тоже объяснять было не нужно.

— Амелия настоящая героиня, — хвасталась она своей подопечной. — Стажер, Эверт, который понял преступника глубже, чем мы. И вовремя оказался в нужном месте. Так быстро сориентировалась, не промахнулась, и в результате — четыре спасенных жизни.

Гренс выразил свою признательность молодой женщине долгим и крепким рукопожатием. Он даже думать не хотел о том, что случилось бы, если бы она опоздала. Если бы Зофия, Хюго, Расмус… и тут комиссару снова стало не по себе. Даже не от нежелания поверить в то, что он видел своими глазами. Скорее, вернулось чувство оставленности, связанное обычно с воспоминаниями об Анни. Так бывает, когда нечто утраченное в жизни западает глубоко в душу и остается там.

— Спасибо. Это… выше всяких похвал. У меня и в самом деле нет слов…

Амелия кивнула, почти застенчиво. Комиссар про- должал:

— Но как… как ты об этом узнала? Как так получилось, что ты… успела?

Гренс посмотрел в ее умные глаза и почувствовал, что ей неловко. Ему это понравилось. Амелия не ждала ни утешения, ни похвал и, похоже, совсем не желала быть в центре всеобщего внимания.

— Я… не могу сказать, как так получилось. В полицейской школе нам говорили об интуиции, шестом чувстве. Нас учили не особенно на него полагаться, потому что оно часто бывает ошибочным. Тем не менее, думаю, это оно и есть… шестое чувство. Стоило только увидеть Заравича в тот момент, когда его выпустили… моя машина была припаркована на Бергсгатан, и я сразу последовала за ним. Ему потребовалось около минуты, чтобы взломать дверь, но я шла по его пятам.

В кармане Гренса завибрировал мобильник. На дисплее высветился последний номер Пита Хоффмана. Комиссар извинился, вышел на балкон и прикрыл за собой дверь. Снаружи дуло, и довольно сильно, чего Гренс до сих пор не замечал.

— Да?

— Что происходит, Гренс? Я звоню Зофии, она не отвечает. Тебе — ты тоже молчишь, что…

— У нас все хорошо.

Тишина посреди разговора может быть разной. Эта была самой глубокой и продолжительной из всех на памяти Гренса.

— И… что это значит?

— Что твоя жена и дети в безопасности. Сидят на диване, пьют воду и едят кексы в компании моих коллег. Что Душко Заравич и его подельник мертвы и лежат в комнате рядом.

— Но как это случилось, Гренс? Они мертвы, ты говоришь? Ведь вы не успевали, были так далеко… Кто стрелял? Зофия? Так это она…

— Одна очень мужественная девушка-стажер. Лучшие полицейские никогда не слушают начальство. А эта девушка… в общем, если бы не она, все бы кончилось плачевно.

— И агент Паула не вернулся бы туда, откуда вышел.

Гренс обернулся. За его спиной стояла Хермансон, которая незаметно пробралась на балкон.

— Что ты сказала?

— Прости, Эверт. Не хотела мешать, но Паула… я имею в виду те секретные документы, касающиеся Хоффмана. Все оригиналы нашлись в машине Заравича.

Она протянула комиссару папку.

— Вот, прибери. Думаю, этим мы займемся отдельно. Не стоит присовокуплять это к остальным материалам по делу.

Эверт Гренс не любил, когда его перебивают, но на этот раз тепло улыбнулся Хермансон, прежде чем вернуться к телефонному разговору.

— Ты слышала, Хермансон?

— Да, я все слышала.

— Для меня неразгаданными остаются две загадки. Первая — кто расправился с тремя известными «торпедами» в Стокгольме. И вторая — кто тот полицейский, который передавал информацию оружейным контрабандистам. Это не имеет никакого отношения ни к тебе, ни к твоей семье. Для вас все закончилось.

— Уверен?

— Заравич мертв, и оригиналы документов вернулись в руки полиции. Или ты мне больше не доверяешь?

— Я стараюсь доверять тебе, Гренс, клянусь. Но я хотел бы задержаться здесь еще на некоторое время, остались кое-какие дела.

— Что за дела?

— Тебе о них лучше не знать.

— Ну, если ты так считаешь…

— Можешь присмотреть за Зофией и детьми в мое отсутствие?

— Я присмотрю за ними. Как-никак ты стараешься мне доверять.

Гренс повернулся, чтобы идти, но Хермансон преградила ему путь. И плотно прикрыла дверь.

— Есть еще кое-что, о чем надо поговорить.

Судя по ее серьезному лицу, речь шла о чем-то важном. Гренс хорошо знал Марианну Хермансон.

— Звучит тревожно.

Комиссар попробовал улыбнуться. Вышло не слишком убедительно.

— Я приняла решение, Эверт.

Она замолчала.

— Думала сказать тебе об этом позже, но… все это слишком похоже на завершающий аккорд в расследовании. Такое чувство, что сделанного вполне достаточно.

Она вдохнула, действительно глубоко. И выдохнула.

— Я подаю заявление на перевод.

— Что?

— Хочу перейти из округа Сити в какое-нибудь другое отделение.

Пустота, оставленность, жжение в груди при мыслях об Анни или о детях Хоффмана, — теперь все это вернулось с новой силой. Даже отозвалось болью, как раз в том месте, где кости грудной клетки должны защищать сердце.