Именинница

— Да покуда ничего еще не говорю, матушка-княгинюшка. А вотъ должна вамъ сказать, что вы не очень транжирьте, не очень роскошествуйте.

— Что? А?

Княгиня затрясла головой, что съ ней случалось всегда, когда она очень волновалась.

— Не очень, говорю, транжирьте деньги, матушка, а то намъ завтра и на провизію не останется. Да… Придется канделябры бронзовые продавать.

— Ну ты меня не учи, а длай! — строго сказала княгиня. — Не могу-же я своихъ гостей по-мужицки принимать. Да для бисквитъ-то достать изъ шкафа серебряную вазочку…

— Экъ, хватились, ваше сіятельство! Продана ужъ давно, — отвчала Еликанида.

— Когда? — удивилась опять княгиня.

— Да по весн тутъ какъ-то продали. Сами-же вы и приказали продать.

— Не помню…

Голова княгини затряслась еще больше.

— Изъ-за чего-же я и говорю, что не транжирьте, — продолжала Еликанида. — Вдь вещей-то все меньше и меньше становится. Шутка-ли, сколько продали! Холодильникъ продали, вазочку серебряную продали…

— Уходи, уходи… Пусть дворникъ сходить и купитъ, что я приказывала, — махнула рукой княгиня.

Еликанида удалилась

II

Княгиня Любовь Никитишна Ядринская сидла около маленькаго самовара и пила чай съ просфорой. Врная ея «Личарда», какъ княгиня называла иногда свою Еликаниду, суетилась около стола, выкладывая на красивую фарфоровую тарелку съ изящнымъ рисункомъ букета розъ принесенныя дворникомъ груши изъ бумажнаго тюрюка. На стол стояла маленькая бутылка мадеры и три граненыя рюмки на маленькомъ серебряномъ поднос, въ хрустальной вазочк лежали бисквиты, положенные въ клтку. Старушка княгиня смотрла на приготовленія Еликаниды и шамкала беззубымъ ртомъ:

— Съ каждымъ годомъ все меньше и меньше у меня поздравителей въ день моего ангела…

— Да вдь вс ваши знакомые перемерли, ваше сіятельство, такъ кому-же поздравлять-то! — проговорила ей въ утшеніе Еликанида.

— Нтъ, есть и живые, но забыта я, совсмъ забыта. У меня родной племянникъ губернаторомъ въ Западномъ кра, онъ никогда и телеграммы поздравительной не пришлетъ. Бдна я, нища, Еликанидушка, на вещи свои живу, а такихъ тетокъ не почитаютъ.

Въ голос княгини слышалась горесть.

— Что я теперь? Ни силы у меня, ни вліянія, ни денегъ, — продолжала она. — А вдь когда-то, помнишь?

— Какъ не помнить, матушка-княгинюшка.

— Шоколадница-то у насъ серебряная еще не продана? — спросила княгиня.

— Не продана, не продана, ваше сіятельство. А только вотъ, что я думаю, матушка-княгинюшка… Снять-бы вамъ съ себя это блое платьице и надть вашъ любимый капотикъ. Въ капотик-то много спокойне будетъ. А то дама вы ужъ не молодая.

— Оставь… Вдь я готовлюсь къ пріему.

— Да что пріемъ! Генералъ Аглашовъ-то, такъ онъ и не осудитъ васъ. Да не только не осудитъ, а и не увидитъ васъ, въ какомъ такомъ вы плать. Очки у него синія.

— Брось, Еликанида…

— Да что: брось… Вотъ и чепецъ-то-бы сняли… А то ни прилечь, ни что. Да и сапожки-то-бы сняли, а на мсто ихъ туфельки войлочныя я вамъ подамъ. А то кто туфли видитъ?

— Нтъ, ужь оставь… Была я всегда въ этотъ день въ бломъ и останусь.

Еликанида покачала головой.

— Годъ отъ году вы все капризне, княгинюшка, Богъ съ вами, — сказала она.

— А ты все навязчиве и навязчиве. Ступай, вари шоколадъ-то.

— Да вдь сначала надо, чтобы кто-нибудь пришелъ.

— Кто пришелъ? — раздался возгласъ.

Княгиня вздрогнула и обернулась.

— Ахъ, милый попочка! — проговорила она. — Его-то мы и забыли! На, милый, сахарку…

Княгиня поднялась изъ-за стола и направилась къ мдной клтк, гд сидлъ большой зеленый попугай.

— Чистила-ли ты, Еликанида, у него сегодня въ клтк? — спросила она.

— Еще-бы не чистить! Само-собой чистила. Что это вамъ вздумалось спрашивать? — обидчиво проговорила Еликанида. — Неужели я забуду!

Въ кухн звонокъ. Княгиня встрепенулась и сказала:

— Иди, иди… Отворяй скорй. Это должно быть генералъ… Да припри дверь-то сюда изъ кухни и потомъ доложи мн.

Княгиня отошла отъ клтки и услась къ столу, поправивъ рукой на лбу рдкіе сдые волосы. Еликанида удалилась, но черезъ нсколько времени вернулась:

— Никаноръ пришелъ васъ съ ангеломъ поздравить, — проговорила она.

— Какой такой Никаноръ? — спросила княгиня.

— А бывшій выздной вашъ лакей.

— Ахъ, да, да… Помню… помню… Ну, впусти его… Пусть поздравитъ.

Вошелъ старикъ съ сдыми бакенбардами, лысый, высокій, въ сромъ сюртук и, поклонясь княгин, произнесъ:

— Честь имю съ ангеломъ поздравить васъ, ваше сіятельство, и пожелать вамъ всего хорошаго.

— Спасибо, спасибо, Никаноръ, — отвчала княгиня. — Ты гд теперь служишь, Никаноръ?

— Да нигд, матушка, ваше сіятельство, нигд. Старъ сталъ, да и рана на ног… Опять-же видть сталъ плохо, такъ дочка къ себ взяла жить. Дочка у меня портниха.

— Что? говори громче. Не слышу, — пробормотала княгиня.

— Дочка у меня портниха, замужемъ за слесаремъ на желзной дорог, такъ вотъ…

— Ты громче говори. Я плохо слышу.

— Чего-съ? Что изволите? Я, ваше сіятельство, на ухо-то тугъ, такъ вы извините…

— Ничего не слышу. Ну, да Богъ съ тобой. Сутпай. Спасибо теб, что не забылъ, Еликанида! Дай ему рубль! — крикнула княгиня.

Никаноръ откланялся.