Имя на букву "R"

Но Яна уже не слушала ее. Она вдруг поняла, что обмочилась – так часто бывало с ней в детстве, когда неожиданно, иногда совсем ни с того, ни с сего, штаны оказывались мокрыми. От безнадежности и позора за свою слабость она почти задохнулась. Теплая жидкость тем временем предательски пропитала колготки и рейтузы до самых сапог. Она с трудом вышла на крыльцо, и на какое-то время порыв холодного воздуха отвлек ее от накатившей боли. Мокрые ноги схватило холодом. Не зная, что делать, Яна пошла не в сторону от роддома, но вдоль стены здания. Боль снова отступила. Яна шла по узенькой дорожке под самой стеной дома и зачем-то заглядывала в низкие окна первого этажа – она увидела несколько уютных палат, на кроватях в них сидели женщины. Они разговаривали, смеялись, кто-то качал на руках малышей в пеленках. Они, казалось, нисколько не смущались незадернутых окон, и Яне снова показалось, что все они словно принадлежат к какому-то особому миру, миру избранных, в котором ей снова не оказалось места. Было стыдно и неловко, она чувствовала себя очень глупо с этим огромным, никому не нужным животом, и когда снова подошла боль, она, словно обманывая себя, позволила себе заплакать. Яна присела, прислонилась к стене дома и, растирая холодными руками глаза, коротко поревела. Боль снова отступила, и она обреченно поднялась, не представляя, куда именно направляется.

Внезапно узкая дорожка кончилась, перед ней был спуск в подвал, на дверях которого висела самодельная табличка: “Прием передач. Посещения. Часы работы: 8-10, 15-19”

Тяжелая дверь подалась без скрипа, за ней оказался длинный и узкий коридор, у одной из дверей стояло в очередь несколько человек. Внутри было тепло, пахло фруктами и домашней едой, а прямо перед собой слева Яна увидела открытую дверь с еще одной табличкой: «Гардероб».

Не понимая, что делает, она вдруг быстро прошмыгнула туда и направилась в дальний конец раздевалки, вдоль вешалок с безжизненными пальто и куртками.

Надежно спрятавшись за плотными рядами одежды, она скинула свою теплую куртку, бросила ее на пол и тяжело опустилась на нее на колени. Боль пришла снова. А уже в следующее мгновение Яна, неловко завалившись на бок, яростно пинаясь, стаскивала с себя рейтузы и колготки, которые никак не хотели сниматься вместе с сапогами.

Она начала кричать, только когда почувствовала, что из нее словно толчком хлынуло что-то теплое, а потом что-то тяжелое сильно и больно потянуло где-то внизу. И только тогда она закричала и, начав кричать, все не могла остановиться. Плакала, судорожно заглатывала воздух, трогала что-то скользкое и незнакомое у себя между ног и снова кричала все громче. Она не помнила, откуда взялись люди, не слышала, как кто-то испугано охнул, не почувствовала, как ее подняли и понесли, она все кричала, кричала, кричала и перестала, лишь услышав непонятно откуда взявшийся голос матери:

– Все, все, уже все, все, все-все-все, всевсевсевсевсевсе… – мать приговаривала тихо, почти шептала, склонившись над ней, и Яне показалось, что все это происходит где-то там, в ее детстве. Мать все продолжала ласково шептать и гладить ее мокрый лоб, и от этого становилось спокойно и даже очень сильно захотелось спать.

– Мама, у меня направления нету, меня в роддом не возьмут, – прошептала Яна и тут же почти провалилась в сон. Там, во сне, было хорошо и уютно, там была мама, а откуда-то словно издалека вдруг раздался тоненький и какой-то очень мелодичный детский плач. Яна уже совсем не понимала, что происходит, но этот тоненький крик, казалось, был здесь очень к месту.

– Мам, можно я его Ромкой назову? – спросила она и, не дожидаясь ответа, снова провалилась в сон.

В оформлении обложки использована фотография с https://www.pexels.com/ru по лицензии CC0.