Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Раз уж море, так море – и оно должно быть как-то охарактеризовано. Отсюда – не проседь волны (ведь речь о молодости), а на волнах – рыбья чешуйка луны. Ведь, наверное, ночью друг друга любили. И еще – внимать песне – не только клише, но и менее искушенно, чем внимать мыслям. А про рай – уже я объяснила. Вот так через день-два я черновик довожу до беловика, как я умею. Зачем я обо всем этом тебе пишу? И сама не знаю. Видимо, долго обижалась из-за… А из-за чего? Мне бы не обижаться, а беспокоиться за тебя, но я аж до обиды набеспокоилась.

И у меня, увы, самотрагическое ощущение жизни, например, в таких стихах: я тебе и их напишу и еще одно-три со своими комментариями. Есть о чем подумать мне и тебе рассказать.

* * *

Капли галоперидола,
Валерьяны и т. п.
Все и спрятано, и голо
В ясновидящей толпе.

Мир – в тоске, и ты – в болезни,

Меркнут тени, мрут следы
В предзнаменованье песни
И в предчувствии беды.

Бредит ночь: что толку с капель?

В голодынь и в холодрынь
Чем перо твое не скальпель?
Грудь проткни и сердце вынь[367].

Тут не пугайся, галоперидол я, к счастью, не пью. Его в стихи я взяла из Элиной аптечки. ‹…›

‹…› Сейчас без 10 минут 5 вечера. Передохну от печальных строк за телевизором, потом пройдусь, а вечером перепишу тебе еще кое-что. Солнце появилось – чудно!

Посидели перед ящиком, посмотрели с Семеном уже совсем дурацкую серию из идиотического сериала Венесуэлы. Надо было рядом с Семеном посидеть. Он сейчас очень переживает смерть Левы Копелева. Примеряет ее на себя. Копелева мы в апреле поздравили с 85-летием. Они почти одногодки, я Семену внушаю, что жить должен долго, не зря же он так долго не женился. Молодожен – смешу его. ‹…›

Никому на свете я так не необходима, как Семену. Я ему все – сестра, друг, доктор, ученица, а он обожает быть учителем. Пусть живет подольше, мне хорошо сознавать, что я ему нужна, как воздух. ‹…›

Сейчас 19.30. Я прогуляла Семена, по дороге присоединились Осповаты[368]. Помнишь их? Говорили о близком друге Осповата – Льве Копелеве. Семен, я даже удивилась, ведь он замкнутый, даже сказал, что у него ко всей скорби по Леве прибавилось чисто физиологическое – ведь разница в годах – 6 месяцев. Для Семена такая откровенность – SOS! Но я-то видела, понимала и, кажется, уже тебе об этом сказала. Опять вроде бы собирается дождь – тучи жирнеют и сплачиваются. ‹…›

20.6.1997

Доброе утро, доченька! У меня, увы, была недобрая ночь – в половине четвертого проснулась – и уже никак не могла уснуть. ‹…›

Вспомнилось смешная история. В 1966-м я согласилась выступить в Иркутске, Братске и у шахтеров только потому, что Света Кузнецова сняла домик на Байкале – дорогу туда и обратно оплатят. Хорошо пожить месяцок на Байкале. Конечно же, ничего вышло – мне и в те поры устраивать стриптиз на эстраде было сверх сил. Поехали Евгений Храмов, Михаил Скуратов, всякое выступление начинавший одинаково: «Я, крепко обмосковившийся сибиряк», – и я. Вечером в гостинице в мой номер Храмов привел какого-то типа с фамилией на три буквы – не то Кон, не то Кан. Три буквы пришел с бутылкой. Было уже 10 вечера, а я ложилась спать рано (лекарства) и уже была в постели. Храмов представил его как выдающегося драматурга, три буквы сел за стол, откупорил бутылку вина, а Храмов исчез. Я осторожно предупредила гостя, который, думаю, к тому времени уже не одну бутылку принял:

– Простите, но в одиннадцать я непременно должна уже спать.

– Не имеет значения, – сказал он, – я вам свою пьесу прочту. – И давай читать, время от времени запивая монологи и ремарки. Поначалу я туманно слушала, а после стала перебивать. Мне бы, дуре, послать его на три буквы, но я никогда не умела посылать, не выходило это у меня. В 11 ч[асов] в[ечера] я перебила:

– Прошу вас, уже одиннадцать, утром рано уезжаем, мне врачи запретили…

– Не имеет значения, – и продолжает.

Я уже не слушаю, только думаю: ну как его выдворить, как объяснить?

От 11 до часу ночи ничего не слыша, я только вставляла: «Простите, поздно, мне нельзя»!

А он свое: «Не имеет значения». – Наливает и читает.

Знаешь, как бывает, не слушаешь, но вдруг какая-то фраза до тебя долетает. И вот долетело:

– А эпиграфом будет: «Мы еще увидим небо в алмазах».

И тут, я, в длинной ночной рубашке путаясь, вскочила на кровати: «Вы еще увидите небо в алмазах, а я уже никогда. Убирайтесь!» Я орала.

– Так бы и сказали! – благодушно отреагировал гость, взял бутылку с остатками и пошел. ‹…› Вместо «Мы еще увидим небо в алмазах» теперь бытует «Все будет хорошо!». Это выражение таит в себе опасность, его очень часто употребляют люди глубоко равнодушные. Все будет хорошо – клише полнейшей безучастности. ‹…›