Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

‹…› Книгу Семена Израилевича начала читать сегодня – но как – две-три страницы за день, больше не успеваю. Пришла с работы в 5 (ушла в 8 утра) – легла с книгой, почитала, встала – теперь пишу тебе и потом мне надо на завтра набросать план фильма о нашем путешествии и наших находках в Чехии – это для Визенталь-центра. Вчера в жаре, под раскаленной лампой, снимали фотографии и рисунки, это додаток к уже снятому Лешей материалу в Праге, – не знаю, говорила ли я тебе, что в последний раз мы обнаружили в доме внучек Отто, брата Павла Брандейса[374], мужа Фридл, в городе Мост, все последние открытки Фридл, ее письмо, открытки из Лодзинского гетто от ее подруг, тоже погибших, массу оригиналов на немецком, требующих перевода и классификации, семейные фотографии, это уж не говоря о самих картинах. Одна у меня дома – и все фотографии, открытки и письма тоже. Мы приехали в этот дом как раз накануне «чистки» – девушки решили после ремонта выкинуть ненужные старые бумаги – вот так бы они все и выкинули. Уж точно Провидение вмешалось – Сережа и Леша не очень хотели ехать (мы не нашли адресата по справке – так как Эва, дочь Отто, умерла, а у девушек другие фамилии) – что можно делать в городе Мост, близ немецкой границы, не зная адреса той, которую искала. Но все вышло. Я тебе когда-нибудь расскажу и эту историю. Но это так – ответвление (по-чешски – отбочка) – к тому, видимо, зачем фильм.

Фильм Тамира про Фридл путешествует по разным странам, получил несколько премий. Сегодня мне по факсу киностудия прислала отчет. Купили в четырех странах, включая Японию.

Мамик! Ты слишком серьезно отнеслась к моему потоку графомании. Кое-что приняла на свой счет не по делу – например, историю с сударыней, – это я рассказывала одному приятелю в Праге, просто в шутку. А потом записала. Про сон – так он мне приснился. Был у меня свободный день, я и писала все, что в голову придет, это не рассказ. Вовсе нет. И никому, кроме тебя, я это не показывала. Вслух я не читаю с того времени, как уехала из Москвы. Даже Жанке[375], когда она здесь была, ничего не читала. Зачем?

Твое воспоминание о нашем доме – все приходят и уходят – уже не соответствует реальности. Во-первых, я хотела тобой похвастаться – поэтому приглашала людей, во-вторых, многие хотели тебя увидеть – ты – человек значительный. В-третьих, тогда, после операции, у меня было свободное время, – это второй раз после воспаления легких, когда я тоже по болезни не могла работать.

Моя обычная жизнь полна работой – а в последнее время я просто ни с кем не общаюсь – неинтересно и некогда. С Леной Кешман, например, не говорила целый год, – на Сережин день рождения пришли человек тридцать, я ни с кем не говорила, только подавала, уносила и была рада этому. У меня написано много разных текстов, наподобие того, что прислала, разные начала разных повестей, размышлений, – мы с Лешей все это отсортировали в компьютере по файлам, не хочу даже распечатывать. То есть не хочу, чтобы они погибли, поэтому они есть на дискетах, но и не хочу никому их показывать – поэтому не распечатываю. Если ты хочешь знать причину – я ее не доискиваюсь, есть некоторые предположения на этот счет, но нет времени серьезно эти предположения анализировать. Разумеется, у меня есть амбиции, как же без них! И когда в списке женщин-писательниц мое имя даже и не значится – это о чемто и без анализа глубокого свидетельствует – когда все, что делаешь, не находит отклика, то, как ты считаешь, что здравомыслящий человек может думать? А я человек здравомыслящий.