Имя разлуки: Переписка Инны Лиснянской и Елены Макаровой

Утро. Холодно и пасмурно. В последнее время кажется, что из-за постоянной сосредоточенной работы я перестала видеть окружающее, мои интересы в худшем случае сузились, в лучшем – углубились. Читать ничего не успеваю. ‹…› Вчера переводила текст с чешского и не могла вспомнить выражение по-русски, смысл «дух свело», но так не говорят, – и сейчас еще думаю, как сказать – «занялся дух», «захватило дух»… Приблизительность раздражает. Если бы все было по-русски! За каждым человеком стоит история. Вернее, история открывается с разных сторон. Например, читая архивные бумаги, я натыкалась на воспоминания о какой-то жене русского врача в Терезине, которая учила за кусок хлеба русскому, английскому и французскому. Как они туда попали? Ясно, в Первую мир[овую] войну, с белой армией. Евреи-белогвардейцы. Жили в Праге. И, наконец, нашла их имена – Хая Птиц, Эммануэль Птиц и их сын Эдвард Птиц. Все, увы, погибли. Разумеется, ничего такого. Имя. А для меня – событие. Что я еще могу узнать о них и зачем? Не знаю. Еще есть одна русская – Соня Окунь[388]. Дружила с Кэте Кольвиц[389], жила в Берлине. Художница? Писательница? Пока не знаю.

Будучи в Веймаре, в Баухаузе, по делам Фридл, обнаружила тоже интересную вещь, не касаемо Фридл. Оказывается, Биробиджан, план его застройки, был создан архитектором Баухауза Ханнесом Мейером[390]. Спроси, зачем мне нужно это знать. Не отвечу. Моя голова превращается в копилку знаний, которым я не вижу пока никакого применения. Может быть, тешу себя мечтой! Когда-нибудь мне откроется смысл моих странствий, и тогда я напишу о них книгу. Все же обидно, что у этих накоплений нет никакого видимого смысла. Одно цепляет другое. Вот и все. Любопытство ради любопытства.

Вчера говорила с Региной. Похоже, встреча Купера прошла в Вене успешно. Он вернется в ЛА 22 февраля, тогда, надеюсь, узнаю что-то более конкретно. Меж тем, я послала Регине все имеющиеся у меня слайды с картин Фридл, и они их отсканировали, теперь все в компьютере, 127 работ из 500, остальные надо еще снимать, но к этим уже можно поставить размеры и названия, где есть.

Представь, моим терезинским скитаниям уже 10 лет. Клод Ланцман собирал материал для своего фильма 11 лет, что утешает. И я за эти 10 лет много успела. Конечно, такая работа меня очень изменила. Тоже интересно, что я не преподаю в этом году, и мне кажется, что так всегда и было. Трудно представить себе возвращение к этой работе, но по детям скучаю и везде, где мне попадаются дети, я начинаю с ними рисовать или лепить.

Мамик, я попробую отправить это письмо, с уже устаревшим, самолетным, по почте. Может, дойдет. Поправляйтесь там. Целую и, думаю, уже до встречи в марте. Февраль-то короткий.

228. И. Лиснянская – Е. Макаровой 7–8 апреля 1998

7.4.1998

Леночка, доченька моя затурканная, миленькая моя! Сегодня первый день, когда я себе позволила валяться и перечитывать отрывки из моих писем тебе. Ты действительно вытащила из тысячи страниц законченное, даже ритмически, произведение. Только закончила читать, как Яна принесла письмо от тебя, наигрустнейшее – на разрыв аорты с кошачьей головой во рту, и губную помаду для меня – спасибо. Но какой разрыв между ртом твоим и краской для рта. Как же тебе тяжело сейчас, Боже ты мой Милостивый. Но Господь и вправду милостив и дает тебе передышку.

‹…› Действительно, плюнуть бы на все, сидеть, как Семен в кресле, углубиться в себя, прояснять мысли и записывать, с твоим-то талантом! А он у тебя огромен. Кто из нас знает своего читателя? Ни я, ни Семен тоже не знает и часто об этом мне говорит. Если бы ты могла переключить свой мозг с мертвых на живых, все уточнилось бы, просветлело бы и прояснилось. Но ты этого никак не можешь, надо не бросать погибших, а на время приблизиться к живущим. ‹…›

8.4.1998

Доброе утро, мое солнышко! ‹…› Мне получше. Сейчас почти не мерцаю, но от купли-продажи – какая-то тяжелая усталость. А ведь надо еще по всем адресам мебель отправлять – 4 адреса, включая наш. ‹…›

Вышел 4-й номер «Нового мира», где Солженицын[391] пишет о Семене и обо мне. Еще о Коржавине – политическое уважение, и о Лии Владимировой как о поэте, живущем в Израиле и ностальгирующем по России. Обо мне коротко (основа письма ко мне), но с дополнениями, например: «украсила русскую поэзию» или «чарующая лирика».

О Семене серьезно как о поэте гражданском и как о художнике. Насчет меня подчеркивает, что я не политический и не гражданский поэт, but есть мотивы. Короче, сниму ксерокс и вышлю тебе, если подвернется оказия. ‹…›

229. Е. Макарова – И. Лиснянской 17 мая 1998

17.5.1998

Дорогая моя мамочка! Вот уже лечу из Лос-Анджелеса в Тель-Авив. 17,5 часа с перерывом на час. И всю дорогу не курить. Я тебе пыталась писать по пути туда, но из-за некурения не могла и двух слов связать. Надеюсь, после американской закалки я легче перенесу это дело по пути домой. Ну что тебе сказать про мое путешествие?