Имя Тени – Свет

Рейнальдо с Фелипой подсчитали, что письмо с лентой придет как раз к Рождеству: «Вот мы и зажарим цыпленка на праздник!» Удивительные люди! Они продавали метр ленточки и радовались, что сегодня не лягут спать голодными. А завтра – завтра их не интересовало. Как быстро мой любимый согласился жить за счет СССР – в данном случае это означало за счет моей матери, зависеть от которой мне хотелось меньше всего. Поэтому упрямо ходила по конторам в поисках работы, чтобы везде услышать одно и то же: «Товарищ, для вас ничего нет». Наши встречи с мужем – а приезжал он теперь раз в месяц, Ольгин – неблизкий свет, билет того-сего стоит, – обычно заканчивались ссорами («Какая дикость – две отдельных очереди в магазине: для мужчин и для женщин»! – «Мужчины работают, их время надо беречь». – «Но твоя сестра тоже работает, чем она хуже мужчин?» – «Дело женщины не работать, а рождать солдат для Революции!» – ах, amigo, если бы ты только знал, что почти слово в слово повторяешь Ницше! – «На каком цинковом столе лежит ваша истина? Какая бирка привязана к ее окоченевшей ступне? Че Гевара, похоже, понял, что победа революции – пиррова, потому и отправился в Боливию!» – «Что можешь понимать в Революции ты, женщина, твое дело – рожать» и т.д., по кругу), – впрочем, не только наши: ко мне все чаще прибегала со слезами на глазах сама Лида Руцевич:

– Снова с Армандо неделю не разговариваем. Показала ему заметку в «Известиях», ну, ту, «Аресты в Гаване». Ты знаешь, что он сказал? «Правильно. Всех надо расстрелять». Как жить дальше, а?

Лида смотрит на меня так, будто я сейчас покажу ей выход – этакую триумфальную арку, которая не превратится в новую ловушку. Ее муж Армандо как-то подвозил меня в микрорайон с красивым названием Барко-де-Оро, что означает Золотой Корабль, там живет Ирина, с которой мы, несмотря на разницу в возрасте, подружились. Был сезон дождей, на автобусной остановке безнадежно стояла семья с маленькой девочкой, – Армандо довез их до самого дома: «Чтобы малышка не простудилась!» А тех, в Гаване, – расстрелять…

– Он думает, – всхлипывает Лидка, – что на восемьдесят песо, которые выдает мне каждый месяц, можно прожить! Он и не подозревает, что все продукты в его холодильнике – с советских судов. Он считает, дурак, что все на Кубе живут так, как мы! Эх, бляха-муха, пришло время устроить ему особый период: тархету в руки – и марш в магазин за мандадо! Будет ему тогда «социализм или смерть»…

Я представила себе Армандо Лопеса в той очереди за детской обувью (по тархете – две пары в год, и попробуй еще получи), из-за которой не спала минувшую ночь. С вечера толпа расположилась лагерем у магазина “La Habanera”, что означает «Гаванка». Женщины сидели просто на тротуаре, в два часа ночи была первая перекличка, в шесть утра – вторая, к открытию, как обычно, подоспели две полицейские машины, но стекло в витрине все равно высадили. Время от времени к нам в дом вносили потерявших сознание беременных. Сутки без сна, воды, еды, на солнцепеке – каким убежденным коммунистом надо быть для этого, компаньеро Лопес!

Пришло наконец долгожданное письмо от сестры. Конверт был вскрыт и грубо заклеен – разумеется, никаких лент в нем не оказалось. Так что Рождество мы встречали скромно: несколько зеленых апельсинов, рис, бутылка “Habana Club”. Рейнальдо озадаченно скреб макушку, а на меня напал истерический смех: как раз неделю назад у меня украли расческу, – расчески в Сантьяго не купить! – и передо мной стояла дилемма: не расчесываться год, до поездки в Беларусь, или обриться наголо, – а тебе, любимый, для полного комплекта – еще одна цитата из Ницше: «Только там, где заканчивается государство, начинается человек».

…Корень всех войн и революций – в различии цветных слайдов в проекторе сознания, потому что именно они – а не наоборот! – создают картинки на простыне экрана: для одного это триллер с ужасами, для другого – комедия про банановый рай, для третьего – античная трагедия рока, для четвертого – сентиментальное порно и т.д. Разница культур и индивидуального опыта уменьшают наши шансы на взаимопонимание. Но я все же хотела спасти нашу любовь, amigo mio, я училась прощать – даже когда ты тайком от меня отнес наши обручальные кольца в магазин свободной торговли, на двадцать шесть долларов завесили те узенькие ободки, как раз хватило тебе на вентилятор, ведь в том твоем Чернобыле, разумеется, без вентилятора не обойтись; даже когда ты показал мне на улице молодую кубинку, которая шла вульгарно-зазывной походкой, виляя бедрами: «Она ходит как королева! Не сравнить с тобой!»; даже когда твоя мать после очередного нашего с нею спора («Я хотела научиться у тебя коммунизму!» – «Не хватало мне еще быть наставницей идиотизма!») едва не бросилась на меня с кулаками, и только крик Карины: “!Abuela! !Mama no se tocan!”36 отрезвил ее, – я все еще надеялась на что-то, я искала способа обмануться, хотя все было ясно с самого начала.