Имя твоего волка

Странный, непривычный для старухи жест, заставивший Марго, поперхнувшись, растеряно замолчать, получился похожим скорее на ласку, чем на удар. Но все равно… Старуха подняла на Марго руку?! (совсем как нянька, заставлявшая учить непонятные и занудные псалмы и больно лупившая по губам своей тяжелой лапищей — когда девочка забывала слова…)…Старуха подняла на Марго руку — чтобы заставить ее замолчать?!

Марго отступила — на полшага, изумленно глядя на старуху, и чувствуя удивленный взгляд волчонка, качнувшегося — следом за ней — и беззвучно оскалившегося в ответ на движение старухи. И что такого она сказала, чего нельзя?… — что? — нельзя говорить? или нельзя, чтобы услышали? — кто? — притихшие деревья на краю леса?…

…Они провожали ее — как обычно — до опушки с чахлыми растрепанными березками, под которыми, в густой траве пряталась узкая вертлявая тропинка, через несколько сотен шагов неотвратимо — несмотря на свои вихляния и прятки (то под охапкой ярко-синих васильков, то в колючих и душистых кустах ежевики) приводившая к большому серому угрюмому дому. Дому, в котором под свежей краской и багровым (цвета крови?) пятном новой черепицы на старой крыше, прятались горелые балки. Дому, в котором Марго снились плохие сны…

Они провожали ее — как обычно — только до опушки, и, чем ближе они подходили к месту, где должны были расстаться, тем больше замедляли шаг. Старуха — потому что она чувствовала себя больной в последние дни и быстро уставала; Марго — потому что она — как обычно — не хотела возвращаться домой; а волчонок, сначала со щенячьей неуклюжей жизнерадостностью обыскивавший окрестные кусты, и постепенно присмиревший — все чаще останавливался и напряженно нюхал воздух — может быть, потому что ему, как и Марго, тоже не нравился этот дом, запах которого уже легонько трогал чуткие звериные ноздри?…

А потом они остановились — возле первой кривобокой березки, отмечавшей начало тропинки — пока еще неприметной, вырастающей из песчаных проплешин среди пушистых шапок мха и лохматых кустиков травы.

Там, где всегда, вот уже пять лет, останавливалась старуха, провожая домой маленькую девочку, — там, где всегда — еще много лет спустя — будет останавливаться волк.

На границе.

На границе между лесом и миром людей — с домами, похожими на склепы (смерть, гарь и пепел под новой краской…); с улицами, где маленьких девочек насмерть забивают камнями; с кострами, на которых люди без лиц заживо сжигают тех, кто не похож на них…

Они остановились — усталая, тяжело дышащая старуха, с каждым днем теряющая свои силы — и жизнь; и молодой зверь, еще только набирающий — с каждым днем — силу, быстроту и ум; глядя на Марго, которой нужно было идти дальше. Одной. «Я не хочу», — подумала она, чувствуя тепло их взглядов (как тепло ладоней, держащих ее за руки — чтобы она не поскользнулась — и не упала): «Я не хочу…Почему я должна идти? Почему я должна идти — одна?» Она с отвращением посмотрела на поджидающую ее тропинку, терпеливой желтой змеей свернувшуюся у ног. И Марго показалось, что там, куда ускользало змеиная тропинкина спина, за лохматыми березовыми макушками, просвечивает темно-серый призрак так пугающего ее дома.

— Я ненавижу этот дом, — тихо, но отчетливо (с удивлением услышав в своем голосе ворчание присевшего на задние лапы волчонка…) выговорила Марго. — Я ненавижу…

И захлебнулась — недосказанными словами — когда сухая старухина ладонь торопливо прижалась к ее губам.

— Ты не должна, — сердито сказала старуха: — Ты не должна ненавидеть. — и — смягчая свой жест и строгость голоса? — легонько погладила Марго по щеке и отвела руку. — Ты не должна так говорить, девочка. Ты не должна учиться ненавидеть. И не должна учить этому своего волка. — Старуха вздохнула, и ее рука, улегшаяся на плечо Марго, потяжелела и напряглась — наверное, старуха устала стоять, и ей захотелось опереться на что-нибудь — или она просто хотела заставить Марго слушать внимательнее?: — …Ненависть — это болезнь. И почти всегда — неизлечимая. Она разъедает сердце, разум — и душу. Это человеческая болезнь — и твой волк… твой волк, девочка, может просто сойти с ума, если ты позволишь ему… заболеть вместе с тобой. Не будет зверя, опаснее твоего волка, если он научится ненавидеть. Но, самое скверное — он станет очень опасным для тебя. Вы станете опасны — друг для друга — так, как безумец опасен для самого себя. Потому что ненависть разъедает сердце… и рассудок… И еще… это очень больно… поверь мне, девочка…

Старухины глаза были задумчивы и неподвижны; замершей под их взглядом Марго показалось, что старуха вообще не видит ее — что старуха неожиданно ослепла, или, наоборот, научилась видеть сквозь маленьких девочек — что-то, невидимое для этих маленьких девочек… так, как умела видеть мраморная богиня с белыми слепыми глазами, вечно смотрящими сквозь закрытую парадную дверь…