Имя твоё...

Соседка, с которой он летел в Москву, то ли почувствовала, что он хочет к ней обратиться, то ли сама захотела спросить его о чем-то важном, – она положила ладонь на его руку, лежавшую на подлокотнике, и сильно надавила пальцами, оставив на коже белые следы. Тогда он понял, что вопросы излишни, потому что он и эта женщина, эта женщина и он, они оба вместе – просто имена, существа со своей жизненной задачей, и все хорошо, все правильно, а если бы в этом самолете вдруг не оказалось свободных мест, они бы все равно на нем полетели – хоть стоя, хоть лежа в проходе, – и никто не сказал бы им ни слова.

Он пошарил по карманам пиджака, тронул кармашек рубашки, нашел, наконец, то, что искал, и вытащил сложенный вчетверо листок бумаги. Чтобы развернуть, нужны были обе руки, но левая лежала на подлокотнике, и ладонь спутницы лежала сверху, он осторожно попытался высвободиться, а женщина не понимала, чего он хочет, и он попробовал ей сказать, но из горла опять вырвался лишь тихий хрип, потому что слов у него на самом деле не было, и это его совершенно не беспокоило. Он выдернул руку, отчего женщина обиженно отвернулась, прикрыв ладонью глаза, и развернул бумагу, на которой его же почерком оказалось написано: «Что делается – делается. Что не делается – делается тоже, потому что отсутствие не есть пустота, а есть лишь оборотная сторона действия».

И чуть ниже – короткая строчка: «Адам и Ева. Клоны единой души. Души-любви. Клоны. Прийти в мир раздельно. Найти друг друга – себя. Процесс, редкий, как столкновение с астероидом. Орфей и Эвридика. Айно и Кербела. Кто еще? Мы».

Что означала эта фраза, и когда он написал ее? Должен ли он понять скрытый смысл или смысла в этих словах не было никакого – не только скрытого, но и очевидного?

Он протянул листок женщине, чтобы она прочитала тоже, но соседка сидела, прикрыв глаза руками, будто отгородилась от мира и думала о чем-то своем – точнее, о чем-то, связанном с ними обоими, потому что иных мыслей у нее и быть не могло. Он дотронулся до ее локтя, погладил холодную сухую кожу, и по телу будто пробежал ток, электрон за электроном, он чувствовал, как заряженные частички перепрыгивали с ее руки на его ладонь, будто иголками покалывало. Женщина опустила руки на подлокотники, медленно повернула голову, и он погрузился в ее взгляд, как это уже бывало не раз в последние часы, он вошел в ее взгляд и затворил за собой двери мира. Он показал ей надпись на листке, и они прочли вместе, и он ощутил ее мысль, как свою, и сразу понял, что это и была его собственная мысль, отраженная от женского сознания и потому будто поменявшая заряд.

«Не нужно ничего делать, – подумали они вместе, – потому что все, что нужно, будет сделано само. Мы же не думаем о том, как дышать и как заставлять сердце биться. Значит, и о том, как поступить, тоже не нужно думать: поступки совершаются сами, как дыхание. Так в свое время жили Адам с Евой – и были изгнаны из Рая. Так жили Орфей с Эвридикой, и Аид разделил их. Что ждет нас? Что ждет мир?».

Разве он не знал этого? Знал, но, видимо, забыл, а теперь ему напомнили, и он больше этого не забудет.

Он вышел из взгляда женщины так же легко, как вошел, и опять притворил дверь в мир – на этот раз с внешней стороны.

Соседка улыбнулась ему, и он улыбнулся в ответ. Он раскрыл было рот, чтобы сказать, как ей идет улыбка, но вовремя подумал о старухе, которая непременно опять обернется на его хрип. Тогда он ничего говорить не стал, а только подумал о том, как ей идет ее улыбка, и как ей идет ее платье, и какие у нее руки, будто две большие птицы. Сравнение, впрочем, показалось ему не то чтобы банальным, но не своим, то ли слышанным, то ли читанным, то ли существовавшим всегда, как всегда существовало солнце за иллюминатором – самолет начал разворот, и лучи брызнули в салон подобно каплям расплавленного металла, яркие, слепящие, жаркие и в то же время холодные, потому что жар был снаружи, а холод внутри: смотреть на солнечный свет было жарко, а ощущать – прохладно.

Ей был приятен его комплимент, она потянулась к нему и приникла щекой к его щеке, он вдохнул запах ее волос и запах ее тела, и запах ее мыслей, и еще какой-то запах проник в его ноздри, пряный и немного терпкий, он знал, что этот запах не мог ей принадлежать, но знал также, что это был ее запах, и его тоже, если бы он мог ощутить собственные запахи.

Ему было приятно ее прикосновение, они так и сидели щека к щеке, чувствовали вместе, думали вместе, мысли совпадали с ощущениями, ощущения перерождались в мысли, и больше им ничего не было нужно в этом мире. Во всяком случае, пока.

Самолет завершил поворот, и солнце ушло из иллюминатора, а тучи приблизились, оказалось, что в них множество дыр, и на самом деле не тучи это, а облака, тучи же остались далеко позади. Мимо кресел прошла стюардесса и что-то им сказала, но они не слышали, девушка наклонилась над ними и показала, что нужно пристегнуть ремни. Скоро посадка, пристегнитесь, пожалуйста.