Имя твоё...

Он пристегнул ее, она пристегнула его, он взял ее руку в свою, она взяла его руку, и они оказались пристегнуты друг к другу, а не только к креслам. Теперь им ничего не было страшно – вместе они непременно выживут, даже если эта металлическая махина грохнется о землю и развалится на части, среди которых будут и их тела. Тела найдут и похоронят, а может, не найдут, но это не будет иметь значения, потому что они останутся такими, какими были всегда.

Мысль о возможной катастрофе промелькнула и растаяла, а других мыслей не было, и хорошо, не нужно никаких мыслей, а самолет уже тяжело опустил брюхо, и колеса помчали его по трясучему бетону, за иллюминаторами бодро бежал лес, и им обоим показалось, что они увидели самих себя, стоявших на тропинке между кустов и смотревших вслед самолету.

Когда подали трап, они вышли последними. Пассажиры поднимались в автобус, который должен был доставить их к зданию аэровокзала, но им там делать было нечего, и он пошел в сторону взлетной полосы, откуда только что прикатил их «Боинг», а она шла за ним, глядя в его затылок и ничего больше не видя.

Стюардесса что-то крикнула, а потом сказала несколько слов подошедшему человеку в форме. Тот припустил за нарушителями, догнал и сказал сердито:

– Туда нельзя! Пожалуйста, в автобус! Вы меня слышите?

Они его не слышали, и человек в форме рассердился окончательно, он был при исполнении и требовал, чтобы ему беспрекословно подчинялись. Он догнал женщину, шедшую за мужчиной, как ведомый истребитель за ведущим, и хотел дотронуться до ее плеча, но отдернул руку, потому что ощутил холод. Был теплый день ранней осени, с утра парило, и он даже вспотел, но сейчас пот мгновенно застыл. Служащий остановился в недоумении, а нарушители тем временем уходили в сторону леса. Конечно, далеко они бы все равно не ушли, лес был отделен от территории аэропорта местами забором, местами – колючей проволокой, а кое-где – естественными препятствиями вроде глубокой и наполненной водой ямы, оставшейся после того, как зимой здесь загорелся и взорвался вездеход начальника аэродромных служб: об этом не любили вспоминать, говорили, что Марат Горин сошел с ума из-за любви к киноактрисе и потому наложил на себя руки, пытаясь на вездеходе проломить существовавшее тогда на этом месте бетонное ограждение. На самом деле причина была иной, и знали о ней немногие, допущенные соответствующими органами, но, как бы то ни было, трехметровая яма, оставшаяся на месте взрыва, охраняла аэропорт от посторонних даже лучше, чем стоявший прежде забор. Через забор можно было перемахнуть при большом желании и умении, а яму не перепрыгнешь, пускаться же по ней вплавь не решался никто.

Мужчина и женщина, тем не менее, направлялись именно к этой яме, а охранник стоял, бессильно опустив руки, и пытался понять, что с ним произошло, откуда взялся ледяной порыв ветра, даже не ледяной, к ледяным порывам он привык, зимой на летном поле порой трудно было раскрыть глаза, казалось, что зрачки лопнут на морозе, как стекляшки, а то, что коснулось его сейчас, было чем-то за гранью ощущений – не холод, не мороз, а полное отсутствие понятия о тепле, о температуре, о движении молекул. Так, во всяком случае, чувствовал работник охранной службы аэропорта Андрей Карпин, глядя вслед удалявшимся пассажирам. Мыслей не было – какие могут быть мысли, если все смерзлось и застыло?

Мужчина и женщина бодро дошли до ямы и на глазах Карпина перепрыгнули ее, не приложив к тому – по крайней мере, так казалось издалека – никаких видимых усилий. На той стороне ямы росли огромные кусты крапивы, и это была еще одна из причин, по которой служба охраны до сих не потратила ни рубля, чтобы яму засыпать, а забор восстановить. Мужчина вошел в крапиву, будто в теплую воду летнего моря, погрузился по колено, потрогал листья руками, обернулся к спутнице и сказал что-то, чего Карпин, конечно, не расслышал. До него долетели странные звуки, напоминавшие женский смех, и Карпин попытался повернуться и убежать, потому что смотреть было не то чтобы страшно, но невыносимо, как невыносимо бывает смотреть на полуденное солнце, но ведь смотришь иногда, какая-то сила притягивает, но то – жар и ощущение прилива жизненных сил, а здесь Карпина притягивал к себе холод смерти.