Имя женщины бессмертно

«Не выйдешь, мои ребята сейчас нагнут твою подружку прямо при тебе».

Теодор, поправив одежду открыл дверь, напоследок бросив мне шепотом: «Сначала под сиденье, потом беги».

Они отошли от машины. Я, обдаваемая потом, неотрывно смотрела в зеркало заднего вида. Позволив на секунду себе оторваться, я решила обшарить глазами машину в поисках защиты. Быстрыми движениями залезла в бардачок, но там, кроме карманной Библии, ключей и папорта ничего не было. Оглянулась на задние сидения — там пусто.

«Слишком неподготовленная машина для духовника, решившего сойти на криминальный путь!».

Пригнувшись, я полезла смотреть под креслами.

«А это тебе подарочек от Османа!», — в воздухе раздались хлопки, а я тем временем нащупала под ногами револьвер, как и указывал Теодор. Резко поднявшись, я увидела уже двух людей рядом с Тео. Разгорелась драка. Снова хлопок, и вот уже один из них лежит без сознания.

Я помню лишь то, что мои чувства и воспоминания отключились. Я действовала лишь потакая инстинкту самосохранения. Мой страх был настолько сильным, что трансформировался в энергетический тугой шар прямо в моей макушке, что позволило не быть скованной в действиях.

С каменным выражением лица я вышла из машины, громко хлопнув дверью и стала целиться в самого первого мужчину. Ночь наполнилась запахом крови и звуками брани. Они бились не на жизнь, а на смерть. Тем временем мой мозг полностью абстрагировался от рассуждений, которыми я задалась уже после: «Я же не умею стрелять», «Как не ранить Тео», «Что будет дальше». Пришла в себя лишь тогда, когда увидела, как один из противников хватает пистолет, упавший на землю, и стреляет в Тео. И тогда я тоже выстрелила. Этот момент никогда не исчезнет из моей памяти. Он словно разлетелся на пиксели и замедлился в десять раз. В это же время обстановка стала невероятно четкой: я могла разглядеть место, где мы находимся, одежду этого человека, лицо Теодора во всех деталях, свои неподвижные руки и их машину с открытыми дверьми.

«Я попала…Теодор, я попала!», — со смехом закричала я, но тут же увидела, что пуля достигла цели не только у меня.

«Нет, нет, нет», — я ринулась к Тео, сорвавшись на колени. Взяла его голову в руки. Его бок пропитался кровью.

«Говори мне что-нибудь», — прошептала я.

«Я хочу слышать твой голос. Я хочу говорить о тебе».

«А я о тебе», — с трудом выдавил Тео.

«Тогда будем говорить о нас?», — я улыбалась сквозь слезы. «Я тебя подниму, ты только помоги мне».

«Лил…».

«Мы дойдем до монастыря, там тебе помогут. Что закатываешь глаза? Не хочешь, полежи здесь, я буду бежать так быстро, как смогу и приведу помощь».

«Лил, у меня в кармане лежит письмо. Передай его матушке. То что ты явишься в тот же день, когда произошло тройное убийство — подозрительно, согласись?», — он схватился за бок.

«Но она укроет тебя. Ты переждешь. И все будет хорошо. Ты справишься, я знаю тебя. Хотя бы из благодарности мне ты выживешь, иначе все это было зря».

«Что ты такое говоришь, Тео, это мы выживем, и мы поженимся по-настоящему, помнишь?».

«Просто уходи. Ты не успеешь позвать на помощь. Беги, пока не приехало их подкрепление. Наверняка, они прочешут всю Бургундию, но отныне ты в безопасности».

«О чем вы так долго разговаривали?».

«Он сказал тебя предали. Мадлен. За деньги она рассказала, что тебя стоит искать со мной. Как я понял, о Пьере они, слава Богу, ничего не знают».

Я расплакалась. Так надрывно, что из горла вместо мелодичного плача выходил рык.

«Мне надо помолиться».

Я поцеловала его сначала в один глаз. Потом во второй. Потом в щеки. И, наконец, в губы. Встала и начала с медленных шагов, не чувствуя ног. Все мое тело болело, но не физически. Позади меня раздавалось:

«В руце Твоего превеликаго милосердия, о Боже мой, вручаю душу и тело мое, чувства и глаголы моя, дела моя и вся тела и души моея движения».

А потом я сорвалась на бег.

Укажи мне, Господи, пути Твои и научи меня стезям Твоим.

(Псалтирь 24:4)

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ДИАНА

Стебли увядшего букета камелий обхватили женские, давно увядшие руки. Поток воды хлынул на деревянный пол кельи. Маргарита поморщилась — в нос ударил запах стухшей воды из-под цветов.

Она безжалостно бросила букет в чугунный бак и стряхнула с рук слизь, оставшуюся от стеблей, не скрывая своего отвращения. Подойдя к соседнему баку с мутной водой, она глянула на свое отражение. Поправила скуфью — шапочку, выпрямила края черного апостольника — платка, и отряхнула рясу — облачение монахинь. Надрывно вздохнула и направилась со двора в зал капитула — место, где совершались службы. Она вошла самая первая, как обычно.

«Какая я ответственная», — пронеслось в голове у Маргариты.

Когда утренняя служба закончилась, настоятельница произнесла уже набившие оскомину слова:

«Итак, сестры, если кому-то есть, что сказать, пусть говорит».

Монахини честно и открыто говорили о тех грехах, которые заметили за собой в течение дня. Маргарита не вслушивалась. Мимо нее проносились лишь обрывки фраз:

«Я согрешила, сестра…».