Имя Зверя. Ересиарх. История жизни Франсуа Вийона, или Деяния поэта и убийцы

Кладбище и шлях напоминали военный лагерь и поле боя одновременно. Всюду крутились арбалетчики и щитоносцы, а порой – вооруженные люди со знаком цеховой милиции из Германнштадта. Сопровождали их вопящие бабы, священники, орденские монахи и даже дети. Тут и там стояли тяжелые фургоны, паслись стада коней и волов, пылали костры, над которыми бились флажки и семиградские хоругви. Маркитантки варили на огне еду, не обращая внимания на лежащие рядом мертвые тела. Кое-где можно было увидеть молящихся людей. Лысый и уродливый попик с брюхом, напоминавшим бочонок овсяного пива, отправлял мессу в углу кладбища, а его высокий, тонкий фальцет летел над окрестностями.

Трое или четверо людей в серых кафтанах с вышитой буквой «H»[183] и узором виселицы, – наверняка палачи вместе с подмастерьями и городскими живодерами[184] – выносили из церкви мертвые тела упырей и бросали их на огромную поленницу. Другие поливали ее маслом из фляжек, а потом кто-то поднес факел к трупам. Взметнулось пламя, и со смрадом навоза, человеческих отходов, грязи и приготовляющейся неподалеку пищей смешалась еще и вонь горящего человеческого тела.

– Benedicat vos omnipotens Deus, Pater et Filius, et Spiritus Sanctus,[185]– произносил дрожащим голоском молоденький доминиканец, блестя свежевыбритой тонзурой; стоял он, коленопреклоненный, неподалеку от костра, держа в маленьких, почти детских ручках тяжелый деревянный крест.

– Воистину говорю вам, что как всякую лозу, не приносящую плода, отрезаю я, а всякую, что плод приносит, очищаю, дабы принесла плоды обильные, так я огнем и железом выжгу ересь на этой земле! – кричал толстый и мощный священник в вышитом серебром кафтане, с епископской шапочкой на седой голове и с золотой цепью на груди, обращаясь к немалой толпе верных и их детей, с особенным удовлетворением поглядывая на сжигаемые тела. – Не будут множиться тут гуситские ублюдки, бегинки и бегарды, манихеи и содомиты, безбожные и святотатственные секты адамитов и богомилов! И, как сии еретики из Саарсбурга, подвержены будут они испытанию огнем – как золото во пещи, дабы души их очистились от всяческого греха…

Вийон шел дальше – сквозь духоту, смрад, рев скотины, дым, смех и крики. Вспугнул двух воришек, которые, воспользовавшись тем, что верующие собрались на молитву, срезали кошели у трупов.

Дальше была деревянная платформа, эшафот, на котором плясали и бились в цепях несколько стригонов. Палач или субтортор – был он в одежде без всяких знаков, а потому Вийон не мог разобраться, имеет ли он дело с мастером или подмастерьем, – ломал их на досках, сбрасывая сверху тяжелое деревянное, окованное железом колесо. Упыри выли, щелкали зубами и, казалось, совершенно не понимали, в чем тут, собственно, дело – ко все большей радости толпы. Некоторые из них еще ждали своей очереди – закованные в колодки, щелкающие зубами и таращащие мертвые глаза на толпу, которая дразнила их, бросаясь навозом, камнями, тыча в них вилами и палками.

Дальше был луг, а на нем загородка, где плясали друг с дружкой двое мертвецов. Пьяные слуги, селяне и ободранные плебеи тыкали в них палицами и вилами, лупили кнутами, пытаясь заставить стригонов драться, когда те приближались к деревянной ограде. Смеху и шуткам не было конца.

А неподалеку от битого шляха стояли два расшитых шатра, украшенных венгерскими гербами, бились на ветру флажки и хоругви, ржали и били копытом лошади. Рыцари верхом кружили неподалеку на лугу вокруг трех стригонов, прикованных и привязанных веревками к внушительной дубовой колоде. Господа рыцари подъезжали к ним, чтобы показывать собравшейся неподалеку босоте да шлюхам навыки владения боевым мечом, рогатиной и сулицей, превращая упырей в живые мишени для своего оружия.

А рядом, на раскидистом дубе, висело, перебирая ногами, еще несколько стригонов. Городские подмастерья устроили тут себе игры, как на праздник: стреляли из арбалетов и луков в упырей, не жалея проклятий и злобных замечаний.

– Беру отца Евгения! – хрипел покачивающийся мужичина в ржавой капеллине.

– А я, – крикнул запальчиво юноша в порванных шоссах и с гульфиком большим, как епископский мешок с золотом, – отца Николая!

Вийон поднял голову. Только теперь он понял, о чем они говорили. Один из висящих на дереве стригонов странным образом походил на предыдущего Святого отца – Папу Евгения. Второй же имел морду столь же достойную и показательную, как нынешний Папа – Николай, называемый Пятым.

Еще дальше, как сказано уже было, стоял передвижной бордель. Ничего особенного: три фургона, шатер, вокруг которого расположились на солнышке шлюхи и распутницы в красных котарди и уппеландах на французский манер. Некоторые из них даже посылали соблазнительные улыбочки проходящему мимо Вийону. Один фургон поскрипывал, потрескивал и раскачивался, словно внутри у него был заперт табун диких лошадей, а не один жеребчик, который демонстрировал боевой запал и жажду, достойную крестоносца, берущего новый Иерусалим.