Имитация

Я был там. Мы все были – мама, Вика, полиция. Несколько дней треугольник утеса был огорожен красно-белой лентой – велись поиски. Ничего не нашли тогда, ни единого следа. И внизу, куда он мог упасть – не нашли. Ни зацепки.

– Он мог сбежать, мы проверяем эту версию. Имели место ссоры, непонимание в семье, нелюбимая работа? – полицейский задал этот вопрос, похожий на список, маме. Она только качнула головой – влево, вправо. Кажется, не совсем поняла, чего от нее хотят. Помню ее глаза: как вода в грязной луже, мутные и бессмысленные.

– Он мог погибнуть от рук преступника. Эту версию тоже проверяем, – сказал полицейский. – Прочесываем окрестности на предмет тела.

Мутные мамины глаза стали больше и круглее…

Газетную вырезку я положил обратно в ящик стола. Проверил фантик в кармане – на месте. Теперь всегда ношу с собой…

Стоп.

Суетливо вытащил фантик. Вчитался в загадку.

«На скале нас было двое. Со скалы упали оба. Тот разбился, а я остался».

«…последний раз видели близ Желтого утеса».

«Со скалы упали…».

Черт.

Я выскочил из комнаты, не заметил Вику, с налету толкнул ее плечом, не расслышал, что она мне там говорит – поаккуратнее? Да какая разница!

Выбежал из дома и помчался к утесу. Перебежал трамвайные пути в неположенном месте, потом – через парк, длинный, как кишка, парк. Табличка «Желтый утес». Наконец-то.

Запыхавшийся, подскочил к самому краю. Теперь здесь ограда, призванная уберечь ротозеев от падения с утеса. «Со скалы».

Я перегнулся через ограду, посмотрел вниз. Говорят, высота нашего утеса примерна такая же, как у девятиэтажного дома. Внизу – лысые глыбы-камни. И только в отдалении – обширный луг, летом он как ровное зеленое полотно.

«Тот разбился, а я остался». Кто такой Тот? И кто… остался?

Папа?

Я всматривался в глыбы на дне утеса – как будто это могло помочь. Как будто там ответы на мои вопросы.

Сел на ограду. Зачем пришел? Даже не пришел – прибежал. Разве по прошествии девяти лет можно что-то найти? Что-то понять?

Но если в загадке речь о папе, значит… Значит, он жив? Это он написал загадку? И каким-то образом подкинул Гене? Чтобы Гена потом меня угостил. Именно этой конфетой… из числа многих прочих, с обертками без загадок.

Я сжал виски ладонями. Я ничего не понимал. Я запутался.

Просидел на ограде до темноты. Вытаскивал и убирал обратно в карман фантик. Жалкий дурак. Читал тупую загадку, заучил ее. Пока не перестал в темноте разбирать буквы.

Услужливо зажглись фонари, чтобы я мог продолжить истязать себя этой дурацкой бумажкой.

Смял и бросил с утеса.

Тот разбился. А я остался и побрел домой.

II. Риспоста первая (голос, имитирующий тему, изложенную в пропосте)

Вижу себя. Расплывается правый глаз, ползет по щеке. Рядом с моим лицом смеется большой рот, из него лезут зубы, они вытягиваются и разрастаются в огромный зубастый частокол.

Левый глаз ползет вниз, к моим искаженным губам. Я вижу руки – их много, они близко, у них большие пальцы, длинные пальцы, все в огромных ногтях. В отраженных глазах серый ужас. Я слышу смех откуда-то справа. Хочу закричать, но не могу. Смех приближается. Он пахнет жареными пончиками и горячим маслом. Мне кажется, что я кричу, но тишина. Длиннопалая рука толкает меня в плечо, чтобы я шел вперед.

Оборачиваюсь. Папы нет.

Улыбается билетерша. Я вижу ее круглую короткую руку совсем рядом с моим лицом. Зажмуриваюсь – она сейчас схватит мое лицо. Темно. Билетерша вытаскивает из моих влажных пальцев билет, с треском отрывает от него кусок.

Я делаю шаг, открываю глаза, оглядываюсь, кручусь, гляжу, беззвучно кричу – кажется, что кричу – черный круг моего открытого в ужасе рта во всех зеркалах. Подношу руку ко рту, но губы плотно сомкнуты. Верчусь на месте – везде лицо с кричащим без звука ртом, везде глаза, как два огромных стеклянных шара. И еще кто-то рядом. Длиннопалая рука. Она летит к моему плечу. Я чувствую ее. Она делает больно. Она зажимает рот. Мой рот. Черный круг рта пропадает под длинными пальцами с длинными ногтями. Болит грудь, как будто меня стискивают все туже и туже.

– Будешь вон за тем парнем. Видишь? Вон тот. Тот. ТОТ.

– Папа, – кричу я, но не доносится ни звука. В зеркале длинные пальцы на моем лице вместо рта.

Я с усилием оборачиваюсь. Парень улыбается мне. Он обычный. Он нормальный. Руки его спрятаны в карманы. Он подмигивает.

Поворачиваюсь к зеркалам – длинные пальцы сжимают мое лицо до боли, от их хватки вот-вот челюсть пойдет трещинами. Глаза – две ровные круглые дырки.

– Вон тот. Видишь? Тот. Тот.

– Папа!

– Папа!

– Папа!

* * *

Резко сажусь на кровати. Свело ногу, и от острой боли несколько секунд не могу пошевелить ею. Разминаю икру. Одна щека мокрая, как будто в нее брызнули водой, вторая – сухая. Я отираю ладонью мокрую щеку, когда утихает в ноге боль. Встаю. Пол холодный.

Иду на кухню. Зажигаю подсветку на вытяжке над плитой. Свет слишком яркий, я щурюсь, но смотрю. На сетчатке остаются следы – световые кляксы.

Наливаю в стакан воды из-под крана.

– Илюша?

Испуганно, судорожно оборачиваюсь. Это мама.

– Не спится?

Сглатываю.