Имитация. Падение «Купидона»

Я стискиваю телефон до скрежета, слушая гудки и не отрывая взгляд от мечущейся в экстазе Эби. Сердце обрывается. Пульс бьёт в висках с силой отбойного молотка. Холодный пот выступает на лбу. Внутренности сжимаются, как от удара. Меня самого шатает, как пьяного, разум отказывается анализировать услышанные слова Фей. Из состояния прострации выводит сигнал сообщения. Мне кажется… нет, я уже знаю, что там увижу. И предчувствие меня не подводит, возвращая в кошмар, уже увиденный однажды, но все же совсем другой.

Я думал, что больше не способен испытывать боль, что потерял к ней чувствительность, приобрел иммунитет, закалился. Я думал, что у меня больше нет сердца, что Фей забрала все, чем я мог чувствовать, любить и страдать. Я просчитался, бл*дь. Снова. Эта сука знает куда бить и каждый раз попадает в цель. С отчаянной яростью отшвыриваю телефон в сторону, провожу трясущейся ладонью по своему лицу, собирая воедино разрозненные мысли. В два шага оказываюсь у кровати, тяжелым полуслепым взглядом глядя на осветившееся счастливой улыбкой лицо Эби. Не замечая моего состояния, она ползет к краю кровати на четвереньках, виляя задницей, и, встав на колени, тянется ко мне, запускает пальцы в мои волосы. Я резко обхватываю ее скулы, отстраняя от себя, и она обиженно всхлипывает, в огромных зрачках ни единого проблеска ясной мысли. Пальцы сжимаются сильнее, и глаза Эби, подернутые поволокой похоти, широко распахиваются. В них мелькает смятение. Из горла вырывается глухое отчаянное рычание, и я порывисто прижимаю ее к своей груди, к сердцу, надрывающемуся в агонии. Она затихает, расслабляется, доверчиво пряча лицо на моем плече. И уткнувшись носом в темноволосую макушку, я качаю ее в своих руках, как ребенка, которого на этот раз не смог защитить.

— Спи, малышка. Спи, — бормочу я, чувствуя, как душу разрывает свирепая незнакомая мне ранее боль. Когда она засыпает, убаюканная на моей груди, я укладываю ее в постель, накрываю одеялом и несколько часов лежу рядом, уничтоженный чувством вины и бессильной, бесполезной яростью. Мой разум, охваченный шоком, отчаянно мечется, собирая разрозненные кусочки мозаики, ищет ответы. Равномерное сопение под боком вместо утешения приносит новый виток неистовой злобы. Не на нее, а на дьявола, водившего меня кругами все это время. Теперь я знаю, кто он и зачем это делает. Кукую цель преследует, что хочет.

Слишком поздно. Внезапное озарение ничего не исправит, никого не спасет, не воскресит из могил мёртвых, не накажет виновных. Только я могу это сделать, только я. Сгребаю волосы Эби в кулак, прижимая крепче, укрывая в своих объятиях. Дыхание рвется сквозь стиснутые зубы.

Я должен был защищать ее, я должен был защищать ее. Я должен был! Настойчиво бьет по вискам одна и та же мысль. Я проваливаюсь в беспокойный сон, чуткий, рваный, наполненный кошмарами, и в каждом вижу Эби. Такой, какой я увидел ее в домике между скал. Перепуганная, но отчаянно-смелая. С разметавшимися по плечам черными, как ночь, волосами, загорелая, красивая, длинноногая, доверчиво цепляющаяся за меня, а потом исчезающая, словно призрачный туман, просачивающийся между пальцев. И я мечусь, пытаясь поймать, бегу по берегу, по волнам, за ускользающим призраком, натыкаясь на острые, как стекла, камни. Боль разрезает ступни, окрашивая океан в алый, и я падаю в ледяные волны, захлебываясь соленой, как кровь, водой, и кричу снова и снова, не узнавая собственный голос, пока внезапно не осознаю, что он не мой.

Резко отрываю глаза, подскакивая на кровати. Это Эби кричит и плачет, прижимая колени к груди. Мечется из стороны в сторону, как подстреленная птица. Я пытаюсь поймать, удержать на месте, успокоить, но она не дается, глядя на меня, как на чудовище, словно мы только что видели один кошмар на двоих, и она до сих пор не проснулась. Ее лицо покрыто испариной, кожа горит, как в лихорадке. Мне удаётся перехватить ее запястья. Завожу их за спину, вплотную прижимая к себе. Боже, она как кипяток и продолжает кричать в истерике, клацая зубами, бросаясь ругательствами, которые я никогда от нее не слышал. А потом словно выдыхается, затихает, обмякнув в моих руках, и бормочет охрипшим, угасающим голосом:

— Ненавижу тебя. Ненавижу. — закрывает глаза, трясясь в ознобе, зубы мелко отбивают дробь, кожа горячая, сухая. Меня снова охватывает паника. Я думал, что самое страшное уже случилось. Я должен был сделать это сразу. Взять на руки и отвезти в больницу. Какого черта? Я, что, идиот? О ней надо было думать, о ней, придурок.