Имитация. Падение «Купидона»

— Мы сняли острое состояние. Теперь оно не критическое, а стабильно тяжелое. Но поражение очень серьёзное. Если показатели ухудшатся, есть вероятность отказа почек, а далее операция и пересадка. Вы понимаете, сколько это может стоить?

— Деньги не проблема. Делайте все необходимое, — хрипло говорю я, бросая сигарету в урну. Доктор снова впивается в меня критичным взглядом.

— Я знаю, кто вы, и знаю, что деньги для вас не проблема, — резко произносит доктор. В серьезных внимательных глазах неприкрытая неприязнь. — Но есть еще кое-что, и я обязан вам сообщить. Потому что в критической ситуации решение принимать придётся именно вам.

— Что? Говорите, — глухо требую я.

— В ее состоянии мы не можем давать ей сильнодействующие препараты без угрозы навредить плоду, но без них ее шансы сильно снижаются. Срок небольшой, и, ввиду создавшихся обстоятельств, стоит подумать о прерывании беременности.

— Прерывании беременности? — чувствуя сильнейшее головокружение, переспрашиваю едва слышно. В поисках опоры прислоняюсь к столбу и обессиленно сползаю вниз, опускаясь на корточки.

— О том, что ваша жена беременна, вы тоже не знали? — обжигает холодом голос доктора. Я отрицательно мотаю головой.

— Я не знал, — сипло бормочу я. — Наверное, она собиралась сказать мне вечером. У меня сегодня день рождения… уже вчера… я, — воздуха в легких не хватает, чтобы продолжить, я шумно вдыхаю, поднимаясь на ноги. В выражении лица доктора что-то неуловимо меняется. — Какие шансы? — интересуюсь надтреснутым голосом.

— Именно беременность вашей жены спровоцировала реакцию организма на отравляющее вещество. Я уже сказал, что поражение очень сильное и лечение необходимо. Щадящая терапия — огромный риск. Однако в период беременности защитные системы нестабильны и могут работать как во благо, так и во вред. Поэтому поставить точный прогноз в данном конкретном случае очень проблематично.

Доктор замолкает, наблюдая за мной в ожидании ответа.

— Так что? Прерываем беременность? — спрашивает нетерпеливо, испытывающе смотрит в глаза. Я мотаю головой, чувствуя, как возвращается отрезвляющая ярость, рассудок проясняется от пелены шока.

— Нет. Она мне этого никогда не простит.

— Вы понимаете ответственность?

— Я понимаю, что у меня нет выбора, док.

Эбигейл

Сколько раз я приходила в себя в палате реанимации, опутанная капельницами под аккомпанемент назойливого монотонного писка медицинской аппаратуры? Не сосчитать. И каждый раз я словно заново переживала рождение, но не в новой жизни, не в новом теле. Все тот же кошмар и все та же я, покрытая шрамами изнутри и снаружи. Умирать не больно, страшнее возвращаться, осознавая, что все повторится снова, и упорно цепляться за надежду, мечтать, несмотря ни на что, карабкаться к свету из последних сил и разбиваться о реальность, чтобы родиться снова. Петля бесконечности, бесконечности боли и испытаний, по которой блуждает каждый из нас в поисках счастья. Мы верим, что оно ждет нас за новым поворотом, бежим навстречу, торопимся жить, но на самом деле ходим по замкнутому кругу. А потом открываем глаза…

Я шевелю пересохшими губами, окидывая взглядом стерильную палату. Слепящий свет, специфический больничный запах, белый потолок, бежевые стены. Каждый вздох отдаётся болью в груди. Свинцовая тяжесть сковывает оледеневшие мышцы. Я снова обессиленно опускаю ресницы, ощущая, как непрошенная влага стекает по щекам. Я вспоминаю, как однажды очнулась, не чувствуя своего тела, в кромешной темноте, хотя мои глаза были распахнуты. Наверное, в восемнадцать лет девочки должны хранить в памяти совсем другие воспоминания. Бантики, утренники, семейные пикники, мороженое в кафе с подружками, поцелуи украдкой и записки от влюбленных мальчиков, первая любовь, первые разочарования… У меня все было иначе. Неважно, кто виноват и какими были причины. У каждого они свои.

Сегодня я очнулась, не чувствуя своего сердца. А это, поверьте, в миллион раз страшнее слепоты.

Я слышу, как открывается дверь в палату реанимации и приближающиеся твёрдые уверенные шаги. Отодвигается стул и скрипит под тяжестью тела, шелестят страницы. Я открываю глаза и, щурясь от яркого света, смотрю на доктора. На его коленях моя карта, взгляд внимательных серых глаз прикован к моему лицу.

— С возвращением, Молли, — мягко произносит доктор приглушенным медицинской маской голосом. Пальцы в резиновых перчатках ощупывают мой лоб, приподнимают веки. — Как вы себя чувствуете? — сложив ладони поверх медицинской карты, спрашивает он.

— Я не чувствую, — отвечаю скрипучим голосом.

— Хорошо меня видите?

— Размыто. У меня плохое зрение. И я не Молли. Меня зовут Эбигейл.

В глазах доктора мелькает удивление.

— Хорошо, как скажите, — кивает он. — А что с настроением, Эбигейл? Угроза миновала, уверенно идете на поправку. Через пару дней переведем вас в палату. Все самое страшное позади.

— Скажите, он умер? — тихо задаю единственный волнующий меня сейчас вопрос. Доктор хмурится в недоумении.

— Кто?

— Ребенок, — шелестит мой голос.