— Ветер обычно перемены несет или новости, — произносит неожиданно. Без единой запинки, ровненько.
— Это ты сейчас придумал? — спрашиваю, невольно улыбаясь. Нельзя по-другому с Джо, он мою тоску сразу угадывает, про брата говорить начинает, а мне совсем тошно становится, потому что любит он его самозабвенно, искренне. И любовь у него безусловная, чистая, абсолютная, бескорыстная. Даже завидно становится. Любить и верить каждому человеку хочется, но не все способны, а некоторых жизнь не научила, ожесточила, выжгла все внутри.
— Знаю просто, — пожимает плечами Джош. — Добрая ты, Молли. Красивая, но грустная. А имя мне свое так и не сказала.
— Слишком много имен для одной меня. Запуталась уже, где вымышленное, а где настоящее, — и замолкаю сглатывая. Горечь на губах, соль, и сердце вздрагивает.
— Ты не злись на Джерома. Не приезжает — дела значит, — меняет тему Джош. Я не удивляюсь давно. Ему это свойственно. Сначала об одном думает, потом о другом. И мысли у него интересные, недетские и неглупые, и есть в них своеобразная истина.
— С чего ты взял, что я его жду? — возмущаюсь я. Руками себя обхватываю. Футболка на лямках тоненьких, не прячу шрамы больше. Не от кого. Да и не такие они страшные, как те, что внутри кровоточат, спать не дают по ночам. — Не хочу его видеть, и он знает об этом. Если появится, я в город уеду.
Джо не отвечает, улыбается, словно я глупость какую-то сморозила, словно не поверил мне. И сама понимаю, что вот так вечность не просижу на берегу глядя, как Джо пейзажи свои рисует. Решение принимать нужно, о ребенке думать, об образовании и о будущем, но не думается. Ни о чем, кроме того ужасного дня, вверх дном жизнь перевернувшего. А ведь понимаю я, понимаю, зачем эта сука старалась, чего добивалась, но на себя все равно злюсь. Сбежала, поверила. Обвела меня дрянь, как наивную дуру вокруг пальца, а мне страшно теперь, до трясучки страшно, что вот так легко можно из любого человека животное сделать, и предпринять ничего не успеешь, ни одной мысли в голове не останется.
— Я вернулась, сейчас обедать будем, — кричит Аннабель, по лестнице на пляж спускаясь. Светлые волосы под шляпу белую спрятаны, очки на пол-лица, платье элегантное, совсем не пляжное, на ногах сандалии. Я подхожу к каталке Джоша, собираюсь отвезти в дом. Аннабель останавливает меня жестом.
— Нет, пусть порисует немного, а мы прогуляемся, — улыбка натягивает ярко-накрашенные губы.
Она снимает очки, убирая их в сумочку. Взгляд внимательный, изучающий. И с лица вниз скользит, на животе останавливается. А чего там смотреть? Незаметно еще. Все беременные вес набирают, а я худею, и тошнит постоянно. Питаюсь одними лимонами, да чай зеленый пью. Аннабель к Джошу подходит и книжку в руки сует про художника какого-то, а тот радостно улыбается, светится весь материнскому вниманию. Джером рассказывал, что не так раньше было, что Бель от сына отказывалась, жила, словно его не существует вовсе. Обидеть могла и словами, и действиями, а сейчас смотрю на них, и не верится. И сама Аннабель, словно с обложки выпорхнула. Стильная, утонченная, шикарная. Не из моего мира, другая совсем. Я везде чужая, ни дома, ни одной души родной не осталось. Потерянная, ненужная никому, брошенная… Противно жалеть себя, а иначе не получается.
Поравнявшись со мной, Аннабель кивает в сторону береговой линии.
— Пойдем прогуляемся, Молли. Разговор есть.
О чем нам говорить с этой женщиной? Волосы резинкой на затылке в хвост стягиваю, да козырек на глаза пониже опускаю. А она меня неожиданно под руку берет, словно мы подруги закадычные. Лишнее это, ненужное, но не вырываюсь, смирно иду, размышляю. Минут пять идем в тишине, время от времени на Джоша оглядываясь.
— Джером звонил, просил завтра тебя в больницу отвезти, — останавливаясь, говорит Аннабель, и сердце в груди ухать начинает. Руку мою отпускает и снова смотрит внимательно. — Почему не сказала?
— А надо? — с вызовом.
— Сама подумай. Ответственность должна быть какая-то. Не в игрушки играешь, а ребенка носишь. Не ешь ничего, прозрачная стала. Ссоры ссорами, а не маленькая уже, чтобы вот так…
— Не ссорились мы, — нахохлившись отворачиваюсь.
— Меня не обманывай, — мягко за плечо трогает. — Хороший он человек, Молли, хоть и упрямый, и характер не сахар, жесткий иногда, несдержанный, но мне поверь, за своих убивать будет. Не обидит намеренно. Если что-то и сделал не так, то по-другому, значит, нельзя было.
— Угу…