Иммигранты (СИ)

Даже не за себя вдруг стало обидно, а за Наташу. Чуть-чуть. Совсем чуть-чуть. К утру, которое почти наступило, всё пройдёт. Просто нужно свыкнуться с мыслью, что на выцветшем небе не будет солнца.

Четвёртая спичка зажигается. Тони, так и не прикурив, бросает спичку на асфальт, сам не сразу понимая, почему.

Если здесь можно делать маленькие чудеса — пусть хоть одно у него выйдет. Вот как у Наташи. Пока они не уехали отсюда, потому что после этого не будет вообще никаких чудес, а долго оставаться в пригороде нельзя.

— Почему она не взлетает? — Тони слегка возмущённо вскидывает брови, и Наташа двумя пальцами, очень осторожно и деликатно, вынимает у него изо рта прикушенную сигарету. Прячет.

— Этот секретарь-водитель сказал мне такую штуку… Получиться может только тогда, когда тебе всё равно. Если стараться, не получится ничего.

— Тебе было всё равно? — резко спрашивает Тони.

— Ну, чудотворцем я себя точно не считала.

Тони думает про себя, что зря. Возвращает Наташе спички и садится за руль. Снимает свои затемнённые очки, которые сейчас ни к чему, и кладёт перед собой.

Теперь на сиденье справа — Наташа. Она долго ищет в бардачке среди фантиков кассету с «Иммигрантской песней», пока не понимает, что Локи унёс и её, потому что она — тоже подарок. Ставит в итоге «Гоголь Борделло», последнюю песню на кассете, и вокалист вкрадчиво-вкрадчиво поёт им уже в который раз, что если в каждом углу ловушки, выход всё равно есть — через крышу или через подземелья.

— Вот почему я хочу кабриолет, Нат. Чтобы у нас был выход.

— И чтобы было видно звёзды.

Тони пытается шутить, пока Наташа курит в машине, закинув ноги на приборную панель. Окна открыты; в салоне пахнет морем, сухой травой, бензином. Дорога стелется вперёд, подсвеченная голубыми фарами.

— Почему они всё-таки голубые? — спрашивает Тони.

— Не знаю. Но «Форд» идёт так мягко, плавно. Он хороший инженер. То есть был хорошим инженером — сейчас, видимо, не занимается этим.

— О да, ведь работать секретарём гораздо интереснее.

— Он не секретарь, — Наташа вздыхает. Замахивается, чтобы выкинуть окурок в окно, но, подумав, выбивает уголёк и убирает окурок в пепельницу. — Он работает в Городе Ангелов, носит белое. Кто он, по-твоему?

— Ангел-инженер?! Да ладно.

— Почему тебя это так удивляет? Сам-то…

— Если бы ты слышала, как выражаются в МТИ перед экзаменами, ты бы засомневалась.

— А по-моему, он милый. Жаль, что вы так и не поговорили, с тобой ему точно было бы интереснее, но у меня рука не поднялась тебя будить. Хотела уговорить его выйти из хаба со мной, но он сказал, что у него срочные дела в архиве. Кстати. Чуть не забыла.

— Ничего страшного. Теперь если забудешь — всегда есть время вспомнить и сказать. Мы обречены на общество друг друга, Наташа.

— Какой ужас, — хмыкает она.

— Так что ты забыла, или ты уже забыла, что ты забыла?

— Я спросила, как его имя, — Наташа поворачивается к Тони, потирая шею. — А он мне улыбнулся и сказал, что это уже много-много лет по здешнему времени не важно. Но попросил передать тебе, что всё идёт по плану.

Починенные тормоза визжат, и Тони сжимает дрожащими почерневшими пальцами руль. Задерживается на полсекунды — и очки летят с приборной панели куда-то вниз.

— Инсен, — произносит он вслух. — Это был Инсен. Вот я дрянь-то, Наташа.

— Дрянь, — с удовольствием соглашается она, но Тони не слышит сарказма. — Я чуть ногой лобовуху не пробила.

Тони вообще ничего не слышит. Сдаёт назад, и Наташа вцепляется в своё сиденье.

Потому что это Инсен. Это был Хо Инсен, человек, который помог родиться Железному Человеку в афганской пещере, выгадал недостающие для его создания минуты ценой своей жизни, который был настоящим хранителем ещё при жизни, который всё ещё не воссоединился толком со своей семьёй — потому что работает здесь, в этом ужасном мире бюрократии, ангелом. Ставший неузнаваемым за эти годы, белобородый и добрый, куда там Санта-Клаусу.

— Я не узнал его в Афганистане, представляешь, Нат, — приговаривает Тони, разворачиваясь. Не смотрит на неё — смотрит на дорогу назад. — После Бёрна. И сейчас не узнал. Надо вернуться. У нас всё равно много времени, а я должен сказать, что не потратил свою жизнь зря.

— Хочешь поговорить о том, что это не Локи неблагодарный?

Привычно-едкий вопрос помогает собраться в кулак.

— Думаю, потом. Подними мои очки. Пожалуйста. Я люблю их, я носил их ещё живой.

Пока Тони разворачивается через двойную сплошную на неровном асфальте, «Гоголь Борделло» ещё поют, а Наташа шебуршит под сиденьем.

— Они, наверное, провалились в дыру. — Звук такой, как будто Наташа сдувает с лица волосы.

— Я же её заварил.

— Да вот, я могу сунуть туда ру…

Выход есть, пожёванно поёт вокалист. Через крышу или через подземелья.

Когда Тони оборачивается, в салоне ещё есть табачный дым, а Наташи нет.

Он останавливается на разделительной полосе — и старается не задумываться. Как это бывало, когда он нёс ракету к порталу, когда поднимал руку, чтобы щёлкнуть пальцами, когда толкал речь перед «самыми главными».