Иммигранты (СИ)

Видимо, случилось маленькое чудо, но совсем не такое, как ему хотелось: в чудесную дыру под сиденьем, снова появившуюся чудесным образом, только что провалились его любимые очки и Наташа. Вопреки всем законам физики и логики.

— Прости, Инсен, — вздыхает Тони, наклоняясь к дыре. — Увидимся попозже.

Нельзя же потерять Наташу сразу, как привык к мысли, что она всегда будет рядом.

Он засовывает руку под сиденье, едва-едва понимает, что не может нащупать асфальт — и ощущает, что падает куда-то в темноте, как Алиса в кроличьей норе.

Он же так и не прочитал Морган эту сказку. Она хотела, ей нравилась яркая обложка — но Тони решил, что пока рано и непонятно.

В бездонной тьме вспыхивает свет единственной голубой фары.

***

Сон на этот раз снится дурацкий: будто его «Форд» стоит пустой и закрытый изнутри — только окошко спереди справа нараспашку. Доигрывает песня, громким выстрелом щёлкает кнопка старой магнитолы — и наступает тишина. И как будто это кино, как будто вместо тусклого рассвета весь экран медленно заливает белым-белым.

В белой тишине раздаются быстрые гулкие шаги. Среди белых стен и казённо аккуратных архивных стеллажей с одинаково безликими ящиками идёт Инсен — в белом костюме-тройке, будто его повысили там, в сложной иерархии ангелов-бюрократов. Одна картонная папка у него уже подмышкой; вторую он, воровато оглядываясь, быстро находит в одном из архивных ящиков. Вытаскивает — и в стороны разлетаются белые перья. Их тут много, как пыли.

Инсен проверяет папки, и Тони видит фотографии, приклеенные вместо обычных для личного дела фото: лежащая в луже крови на холодных камнях Наташа, он сам — обугленный, сидящий у стены с закрытыми глазами.

А потом Инсен захлопывает папки, складывает их вместе — и поджигает с угла, чиркая потерянной Наташиной зажигалкой.

— В прошлый раз получилось неплохо, — говорит Инсен себе под нос, улыбаясь.

Папки очень хорошо горят, ярким-ярким светлым огнём среди холодной белизны — и Тони резко открывает глаза.

И снова жмурится.

Здесь тоже тихо, но тихо по-другому. Это живая и настоящая тишина, в которой на фоне — сотня звуков: лёгкий шум ветра, пение птиц вдалеке, шелест листвы и звон стрекозиных крыльев над озером. Деревянный пол — тёплый-тёплый, и в большое приоткрытое окно светит золотое, ослепительное до слёз солнце. И ещё до сих пор, после той темноты, откуда-то подсвечивает голубым.

— Нас куда-то перевели, — говорит Тони, ещё боясь озвучить следующую мысль.

— И это твой дом.

— Это посмертие для тех, кто умер нормально?

— Это посмертие для героев, похоже. Или для идиотов, дважды пожертвовавших собой.

— Одно другому не мешает.

Действительно: знакомый пол, знакомый потолок. Мебель, которую они любовно — то есть с многочасовыми оживлёнными спорами — выбирали с Пеппер.

Фото с Питером, всё ещё стоящее на полке над раковиной.

Ладно. Ладно, так даже почти хорошо, только пока очень больно.

Наташа наклоняется над ним. Улыбается, не натягивая уголки губ пальцами, и дразнится пакетом из «Бургер Кинга».

— Стоял тут на тумбочке в коридоре. Я заглянула. Там чизбургеры. Шесть штук.

Тони тут же садится. Открывает бумажный пакет, разворачивает обёртку, приподнимает булочку — сыр. Правда, сыр, тоже тёплый и жёлтый, такой же забытый, как солнечный свет.

— Я не сожалею о Вальхалле, — заявляет он. — Я ни о чём не сожалею. Это рай.

— И в раю — немытая посуда в раковине. Много. Очень много.

— Выброшь, — бубнит Тони, делая широкий жест рукой.

Не может оторваться — ест, сидя на полу, и принимается за второй чизбургер.

— Наташа, — зовёт он, — Наташа, я же сожру их вше. Я ешшо готов отдать одын, но может быть пождно.

Та вдруг притихает.

Тони, комкая обёртку, вдруг понимает, что ещё с ней не так.

Она держит голову прямо.

А его пальцы, перепачканные соусом, вовсе не чёрные.

— Ты… — вдруг сорванным шёпотом говорит Наташа, указывая пальцем на Тони.

— Не обожжённый. Ага. Ты тоже можешь снять шарф.

Она качает головой и прикрывает рот ладонью.

— Реактор, — голос Наташи сипнет совсем.

Тони всё ещё не понимает.

И боится понять.

Но на всякий случай ест третий чизбургер, пока их не выкинуло куда-нибудь ещё, пока Наташа молчит, пока…

Пока в доме не раздаётся голос.

— Хэппи, — зовёт Питер. — Хэппи, я не могу найти ваши с Морган чизбургеры, а Роуди поехал отвозить куда-то Ванду, я не хочу дёргать мисс Поттс. Их нет в коридоре. Хэппи?

Шаги замирают. Тони узнаёт звук: Питер поднимает с пола очки, разгибает их дужки. Долго молчит, как будто разглядывает.

Солнце льётся и льётся сквозь окна, и у Наташи от него слезятся глаза.

— Посмотри на кухне, — отзывается откуда-то, кажется, с веранды, усталый Хэппи.

Опять нет времени на то, чтобы подумать, как преподнести информацию. Нет времени на то, чтобы самому крепко осознать: он дома, Инсен снова помог ему вернуться, Пеппер будет плакать, и тут — судя по вошедшему на кухню Питеру в строгом чёрном костюме и втихаря примеренных очках — только что завершились похороны, а Наташа сейчас захохочет от вида Паучка и испортит весь слишком большой сюрприз.