Императив. Беседы в Лясках

— Да. И это настойчиво сделал со свойственным ему темпераментом, за что его надо ценить.

— А вы с Сокуровым общались?

— Мы тоже знакомы, да.

— И проекты были какие-то общие?

— Нет, это трудно, потому что и он режиссер, и я режиссер, трудно сделать общий проект. Никита — он прежде всего актер. Так что, как продюсер, он просто продюсировал свою часть этой картины — там были съемки в Москве, и он сам снимался в Москве.

— Давайте поговорим о Сенцове. Вы его фильмы видели?

— Нет, не видел. До сих пор трудно их найти. Так что я его знаю как легенду.

— Но киноакадемия… чье это достижение, что киноакадемия его поддерживает?

— Ну, знаете, главная проблема была, чтобы они об этом узнали, но это Вим Вендерс, Агнешка Холланд, я тоже… Знаете, даже Никита Михалков где-то выступил с письмом в поддержку Сенцова, но очень, конечно, мягко и потом сказал нам — просто удивительно, — что Путин настолько соблюдает закон, что не может помиловать Сенцова, если тот не признает свою вину. А вот если бы он признал, то можно было бы его помиловать. Но это очень опасная конструкция помилования.

— Мы готовим сейчас книжку о Сенцове — его биографию, и мы знаем о заявлениях последнего времени оттуда. Он как раз говорит о том, чтобы не пытались его на кого-то поменять, не пытались вести переговоры с теми, с кем не надо вести. Он исключительно сильный. Очень редко так бывает, чтобы деятель культуры был настолько сильным.

— Да, потому что эта ваша девушка, которую обменяли, Савченко, она, я вижу, сейчас тоже странные такие вещи делает — чтобы якобы спасти людей, и для их обмена она вступает в крайне опасный диалог…

— Можно полагать все-таки, что она была завербована, еще до того, как ее в российскую тюрьму поместили. Слишком много факторов, которые говорят об этом.

— Это неприятно, потому что все мы воспринимали ее как героя…

— А она, скорее всего, была проектом по внедрению в украинскую политику.

— Даже так… Ну, жаль.

— Поэтому она совершенно перестала играть какую-либо роль в общественном мнении. То есть, наверное, те, кто ее на это двигал, видимо, рассчитывали на гораздо большую популярность.

— Да, на большую популярность.

— Так вот по поводу Сенцова… Вы считаете, что в его ситуации он должен быть несгибаемым или должен идти на компромиссы, чтобы себя сохранить для творчества и для своей страны?

— Знаете, здесь никаких советов издалека нельзя дать. Потому что и одно, и другое… надо рассчитывать на себя, просто неизвестно, как долго придется ему быть там. Потому что если бы пришел подходящий момент для обмена — конечно, тогда бы его выпустили. Понятно, что он сидит, потому что это часть определенного плана, о котором ни он, ни мы, боюсь, не знаем — что за этим стоит.

Искусство национальное и наднациональное

[]

— Теперь совсем другая тема. Искусство всегда раньше было в значительной степени национальным, до XX века?

— Нет, я думаю, что только в XIX веке, потому что в XVIII столетии не было этого. До этого было все универсальным, например, итальянская опера была во Франции своей. Даже в XIX веке, если Верди создавал новую оперу, она появлялась и в Санкт-Петербурге, и в Лиссабоне почти одновременно.

— Но это было связано с тем, что был очень тонкий слой потребителей этой культуры?

— Конечно. Но старые аристократы и раньше были космополитами. И понятие нации — это, насколько я это понимаю, появилось во времена Наполеона. С того времени появился русский царь, он раньше был православным царем, значит, был наследником византийского императора и никого другого.

— Итак, искусство до XIX века было наднациональным в основной своей массе, почему оно стало национальным?