Император

Все офицеры, собравшиеся на смотровой площадке, выбранной для удобства обзора событий на поле боя, переживали за первую дивизию корпуса Ливена.

— Император меня казнит, — бурчал себе под нос Юрий Григорьевич. — Я не сберег его любимчика Суворова.

— Господин командующий, взгляните на центр, — сказал адъютант, не отвлекаясь от просмотра творящегося на поле боя.

Ливен всмотрелся в зрительную трубу. И то, что он увидел, можно было называть подвигом. Не более двух десятков семеновских гвардейцев обступили раненного Суворова и самоотверженно не давали многочисленным прусакам подойти к командиру. Особо отличался высокий статный парень, у которого была отсушена правая рука, скорее всего, от ранения, но в левой гвардеец держал шпагу и удачно отбивался от насаждающих прусаков.

— Сразу после боя этого героя ко мне! А сейчас, господа, не пора ли нам переломить ход сражения? — сказал Ливен, приняв, наконец, решение о вводе в бой свежей дивизии, поддержанной по флангам конным казачьим полком и уланами.

Мужество и стойкость дивизии Суворова, которая даже практически уменьшенная на две трети продолжала сдерживать противника, позволили организовать вторую волну русской атаки. Теперь прусаки должны получить мощный удар и обязательно откатиться.

Так и произошло. Построенные побатальонно линии русской пехоты при поддержке егерей стройно ворвались в свалку сражения. Уже скоро пехотинцы Ладожского пехотного полка отбросили неприятеля, обступая все еще лежавшего на вытоптанной траве Суворова. Генерал-майор был без сознания, но живой. Из защитников раненного командира на ногах оставалось только пятеро. Сержант Григорий Орлов был ранен не только в руку, но также зажимал рану в своем боку. И он стоял, выпрямившись, демонстрируя и волю, и отменную, насколько это возможно для молодого офицера, да еще и раненого, выправку.

* * *

Южнее Кенигсберга

15 июля 1752 года. 12:00

Я наблюдал за работой Румянцева. Не знаю, насколько профессионально Петр Александрович руководил войсками, но то, что он не отстранился от командования, и вестовые загнали уже не одну лошадь, оставалось фактом. Были моменты, когда я хотел подбежать и дернуть Румянцева за рукав, потребовать, чтобы что-нибудь сделал и помочь умирающему Суворову, но сдержался. Румянцев в какой-то момент, посмотрев на меня, решил объясниться.

— Так нужно. Если суворовцы выстоят, наша контратака на правом фланге сметет прусаков. Их артиллерия находится без сильного прикрытия. Мы способны захватить вражеские пушки, — говорил Румянцев, как бы в никуда, но я понимал, что эти слова были обращены ко мне.

Скоро я увидел, насколько был прав будущий фельдмаршал. Русская контратака на правом фланге не просто продавила прусаков, но и быстро занимала неприятельские позиции. Были даже уже произведены выстрелы из неприятельских пушек, проделанные русскими солдатами.

У Фридриха был один лишь шанс, скорее, не выиграть сражение, а свести его в ничью, если его войска все-таки продавят оборону на русском левом фланге генерал-аншефа Броуна. И это им почти удалось. В какой-то момент русские пехотинцы дрогнули. Румянцев приказал перенаправить все имеющиеся резервы, чтобы купировать прорыв прусских войск. Однако, вновь отличился генерал Томас Демико, который все еще не получил своей награды за предыдущее лишь повышение в чине до генерал-поручика.

Этот мужественный командир буквально с десятью офицерами своего окружения начал лично разворачивать бегущих солдат, что-то крича, активно жестикулируя. И вот уже двадцать, тридцать, сто, тысяча пехотинцев Великолуцкого пехотного полка и других соединений, выстроились в линию по фронту атаки прусской пехоты. К ним на помощь поспешил полк кирасиров, срочно выведенный из резерва. Перелома на русском левом фланге не случилось, даже после лихой атаки всей кавалерии, что до того была в засаде, и которую вел в бой Степан Емельянович Красный. Но Фридриху ничего не оставалось, как вводить в сражение все новые свои части, в то время, как Румянцев придерживал резервы. Как мне казалось, пора уже было жахнуть всеми силами по наглой прусской физиономии.