Император

И вот она встреча. Перед русским посланником располагался в метрах не менее, чем пятидесяти, а то и больше, казалось, невзрачный, худощавый, с редкими волосами и редкой бородой император.

— Сын неба требует от России не только соблюдения Нерчинского договора, но и совместного удара по наглым зверям джунгарам. В остальном же Сын неба считает, что русские и так слишком много имеют, потому никаких улучшений или изменений в торговых отношениях не будет. Отныне Сын неба будет считать возможную торговлю с Россией только, если половина от положенного каравана будет загружена мехами. Сын неба все сказал! И не желает более вести переговоры, — провозгласил через переводчика подручный императора в то время, как сам властитель деланно смотрел в сторону, не замечая русского посланника.

Воронцову не дали сказать ни единого слова, брезгливо приняли дары, которых было на целое состояние, и сказали лишь то, что было произнесено в большом зале императорского дворца. Михаил Илларионович посчитал, что после встречи с императором, он сможет хотя бы поговорить с его сановниками. Ведь не должно же быть так, чтобы одна сторона диктовала свои условия и даже не хотела услышать, возможно, и выгодные предложения с другой стороны. Однако ни один из сановников не ответил на предложение о встрече, а еще через неделю пришло уведомление, которое, пусть и предлагало, но в ультимативной форме, отправиться Воронцову в Россию, либо сухопутным путем, либо через порт в Макао, где стоит Русский корабль. А также была приписка, что торговать с русскими и через караван, и посредством морской торговли возможно только при условии продажи русскими меха, предпочтительнее из которого будут шкуры калана, в меньшей степени песец и соболь. Иного же не привозить.

При том, что императору презентовались и красиво выделанные спички и шоколадные конфеты, самопишущие ручки. Но ничего не заинтересовало китайцев, которые, возможно, даже не пожелали ознакомится с дарами. Может, только сто шкурок каланов и приглянулись императору. В этой стране ценили самый плотный в мире мех.

Воронцову предстояла долгая дорога в Россию, возвращаться в которую он опасался ибо не выполнил ничего из того, что ему предписывалось. Единственный, кто вселял надежду на благополучное разрешение возможного недовольства императора был Арсений Владимирович Гурин, утверждая, что по Китаю собрано в достаточной мере информации, и в его докладе будет описано, насколько был профессионален и целеустремлен Воронцов.

*………*………*

Копенгаген

10 августа 1752 года

— Господа, вам не кажется, что это слегка комично, — сказал Адам Готлоб фон Мольтке. — Общество скажет, что мы не в театр пришли, а устроили Тайный совет рядом с императорской ложей.

— Господин обер-гофмаршал, а мне кажется, что общество будет думать так, как мы ему преподнесем свои мысли. А что до того, что наш разговор происходит в театре, так, господа, признаться, я ждал от нашего именитого драматурга Хольберга чего-то более интересного. Вот, к примеру, его пьесы про бездельников, безответственных политиков, ученых-дураков — это было свежо, вызывающе, смело, пожалуй, не хуже, чем у господина Мольера. А нынче Людвиг стал писать слишком мудрые для обывателя пьесы. Но, а для умных людей, смею надеяться, господа, таких, как мы, пьеса не достаточно глубока, — сказал Йоханн Хартвиг Эрнст Бернсторф.

По личной просьбе короля, три основных вершителя датских судеб, как есть на самом деле, или великолепных исполнителей воли монарха, как думает сам король Фредерик V, прибыли посмотреть последнюю пьесу драматурга Хольберга. Именно эти люди — Мольтке, Бернсторф, Шиммельманн –тот триумвират, который управляет государством. Датский король не то, чтобы страдает алкоголизмом, но уж точно, чем он не страдает, так это желанием работать. Фредерик красуется на публике, вполне сведущ в искусстве, в том числе театральном, хотя последнее можно поставить под сомнение уже потому, что пьеса, которой восхвалялся король и на которую пригласил трех своих фаворитов, просто ужасна.

— Господа, вам не кажется, что мы поступили слишком опрометчиво относительно посланника русского императора? — задумчиво произнес Мольтке, улучив момент, когда со сцены временно смолк ужасный крик одного из актеров.

— Сейчас уже кажется! Но того не вернуть. Что случилось, то произошло, — Сказал Шиммельманн.

— А вы, мой друг, еще больший философ, чем господин драматург, поставивший на сцене этот ужас, — пошутил Йоханн Бернсторф.

— Граф, а не Вы ли подослали этому Брокдорфу бретера, — спросил Мольтке министра иностранных дел Бернсторфа.

— Мой милый Адам, — игривость Бернсторфа никак не отступала. — Русский посланник, пожалуй, заслужил то, что произошло.