Император Август и его время

Но вот Венера, сопровождаемая восторженными криками толпы, окружённая роем резвящихся малюток, сладко улыбаясь, остановилась в прелестной позе по самой середине сцены; можно было подумать, что и в самом деле эти кругленькие и молочно-белые мальчуганы только что появились с неба или из моря: и крылышками, и стрелками, и вообще всем видом своим они точь-в-точь напоминали купидонов; в руках у них ярко горели факелы, словно они своей госпоже освещали дорогу на какой-нибудь свадебный пир. Стекаются тут вереницы прелестных невинных девушек, отсюда – Грации грациознейшие, оттуда – Оры красивейшие, – бросают цветы и гирлянды, в угоду богине своей сплетают хоровод милый, госпожу услад чествуя весны первинами. Уже флейты со многими отверстиями нежно звучат напевами лидийскими. Сладко растрогались от них сердца зрителей, а Венера, несравненно сладчайшая, тихо начинает двигаться, медленно шаг задерживает, медлительно спиной поводит и мало-помалу, покачивая головою, мягким звукам флейты вторить начинает изящными жестами и поводить глазами, то томно полузакрытыми, то страстно открытыми, так что временами только одни глаза и продолжали танец. Едва лишь очутилась она перед лицом судьи, движением рук, по-видимому, обещала, что если Парис отдаст ей преимущество перед остальными богинями, то получит в жены прекрасную женщину, похожую на нее самое. Тогда фригийский юноша от всего сердца золотое яблоко, что держал в руках, как бы голосуя за её победу, передал девушке»[674].

Описанное Апулеем действо представляло суд Париса. Пир же Октавиана и его гостей был посвящён прелюбодеянию богов. Куда более вольная тема! Вот что об этом сообщает Гай Светоний Транквилл в биографии «Божественный Август»: «Его тайное пиршество, которое в народе называли «пиром двенадцати богов», также было у всех на устах: его участники возлежали за столом, одетые богами и богинями, а сам он изображал Аполлона. Не говоря уже о той брани, какою осыпал его Антоний, ядовито перечисляя по именам всех гостей, об этом свидетельствует и такой всем известный безымянный стишок:

Только лишь те господа подыскали для пира хорага,
Шесть богов, шесть богинь Маллия вдруг увидал.
И между тем, как в обличье обманщика-Феба безбожный
Цезарь являл на пиру прелюбодейства богов.
Все от земли отвратили свой лик небесные силы
И, позолоченный трон бросив, Юпитер бежал.

Слухи об этом пиршестве усугублялись тем, что в Риме тогда стояли нужда и голод: уже на следующий день слышались восклицания, что боги сожрали весь хлеб, и что Цезарь – впрямь Аполлон, но Аполлон-мучитель (под таким именем почитался этот бог в одном из городских кварталов). Ставили ему в вину и жадность к коринфским вазам и богатой утвари, и страсть к игре в кости. Так во время проскрипций под его статуей появилась надпись:

Отец мой ростовщик, а сам я вазовщик.

Ибо уверяли, что он занёс некоторых людей в списки жертв, чтобы получить их коринфские вазы»[675].

Как видим, претензий у римлян к нравственному облику наследника Цезаря было предостаточно. И «пир двенадцати» таковых немало добавил.

Популярность Октавиана в Риме и Италии продолжали подрывать сохранявшиеся проблемы с доставкой на Апенинны продовольствия. Доброго согласия между триумвирами и Секстом Помпеем после соглашения в Путеолах так и не наступило. Сицилийский правитель не желал принимать Пелопоннес, уступленный ему Антонием вкупе со всеми долгами греков перед триумвиром. Тот в свою очередь упорствовал в стремлении получить всю сумму, каковую пелопоннесцы ему задолжали, полагая, что обеспечить её полную выплату должен как раз Помпей. Октавиан в этом споре был, естественно, на стороне коллеги по триумвирату. Раздражённый Секст возобновил в нарушение мира строительство новых боевых кораблей, стал вербовать новых гребцов. Своим войскам он прямо говорил, что надо быть готовыми ко всему[676]. К словам добавились и прямые враждебные действия. Вновь в Тирренском море воцарилось пиратство. Возобновились грабительские набеги на побережье Италии вплоть до устья Тибра[677]. Недовольство римлян опять стало нарастать. От того, что к власти трёх добавился ещё один правитель, на Сицилии обосновавшийся, никому легче не стало. А поскольку заключённый мир быстро стал соблюдаться хуже некуда, то надежд на улучшение жизни просто не оставалось. Октавиан не мог не понимать, что, только истребив островную державу Секста Помпея, он сумеет восстановить свой престиж и уберечь свою власть от потрясений. Ведь массовое недовольство в Италии таковыми неизбежно грозило.