Император Август и его время

К 29 г. до н. э. относится описанное Дионом Кассием совещание Октавиана со своими ближайшими соратниками Агриппой и Меценатом о будущем образе правления в Римской державе. Согласно ему, правитель государства устроил своего рода сократический диалог своих друзей, каждый из которых защищал тот или иной политический строй. Агриппа говорил о преимуществах демократического правления, Меценат же отстаивал сохранение единовластия. Речи эти большинством историков воспринимаются как составленные самим Дионом Кассием и выражающие его собственные взгляды[1079]. То есть, даже не как реконструкция, но как очевидная фальсификация. Оспорить это сложно. Нигде более, ни у одного историка, описывающего эпоху Августа, об этом ничего не говорится. В пользу реальности события свидетельствует лишь то обстоятельство, что в эпоху Северов (193–235 гг.) спорить о преимуществах демократии или же монархии в Империи было уж больно неактуально. Потому возможно предположение, что такое совещание с ближайшими соратниками и друзьями наследник Цезаря провёл. Но вот, что говорили они при этом Октавиану, какова была их аргументация – это, в лучшем случае, полная реконструкция римского историка III века. Разумеется, сам правитель имел совершенно определённое мнение о будущем государственном строе державы. Именно поэтому он и нуждался в веских доводах в пользу своих планов. Меценату он мог отвести роль сторонника сохранения уже существующего единовластия, чья аргументация оказалась более убедительной, почему Октавиан и принял его сторону.

То, что в обществе могло стать известно об этом совещании, неизбежно вызывало определённое волнение. Ведь уход победителя в гражданской войне от власти реально грозил государству новой смутой. Такой взгляд, возможно, отразился в известной четырнадцатой Оде из первой Книги Од Квинта Горация Флакка[1080]:

«О корабль, отнесут в море опять тебя
Волны. Что ты? Постой! Якорь брось в гавани!
Неужель ты не видишь,
Что твой борт потерял уже
Вёсла, – бурей твоя мачта надломлена, —
Снасти жутко трещат, – скрепы все сорваны,
И едва уже днище
Может выдержать властную
Силу волн? У тебя нет уж ни паруса
Ни богов на корме, в бедах прибежища.
Хоть сосною понтийской —
Леса знатного дочерью —
Ты, как матерью, горд, – род ни причём уж твой:
На твой борт расписной можно ль надеяться
Моряку? Ведь ты будешь
Только ветра игралищем.
О недавний предмет помысла горького,
Пробудивший теперь чувства сыновние,
Не пускайся ты в море,
Что шумит меж Цикладами!»[1081]

Образ корабля, оставшегося без кормчего, «без руля и без ветрил», несущегося по волнам, вложил в уста Мецената и Дион Кассий: «… город наш, как большое наполненное сбродом грузовое судно, лишённое кормчего, уже в течение многих поколений носится по бушующему морю, качается и бросается из стороны в сторону, как будто не имеет балласта. Не позволяй и дальше терзать его, ибо ты видишь, что оно переполнено водой, и не допусти, чтобы оно разбилось о скалы, ведь судно повреждено и больше не может держаться на плаву. Но поскольку боги, смилостивившись над нами, назначили тебя распоряжаться и руководить им, не измени отечеству, чтобы оно, ныне благодаря тебе немного воспрявшее духом, и остальной свой век провело в безопасности»[1082].

Что на самом деле говорил Меценат Октавиану и сравнивал ли Рим с носимым ветром кораблём – нам неизвестно. А вот с одой Горация, выражавшей тревогу по поводу возможно обсуждаемого ухода наследника Цезаря от власти, как подлинный друг и убеждённый соратник он мог правителя и познакомить.