Император Август и его время

Очевидно, такой совет давали Октавию друзья молодые, исполненные соответственно возрасту дерзостью и пренебрежением к возможным сложностям и трудностям такого предприятия, изначально вовсе не обречённого на успех! У молодого Цезаря, однако, хватило природной осторожности и благоразумия предпочесть «советы старших и более опытных из числа своих друзей»[209]. Октавиан – поскольку он уже объявил о принятии имени Цезаря, то будем и далее так его называть – справедливо рассудил, что для военных действий время ещё не наступило. Да, многим было очевидно, что гибель Цезаря и неприятие множеством народа и политиков действий заговорщиков непременно вновь ввергнет Республику в гражданскую войну. Но если бы Октавиан прямо двинулся бы с войском из Брундизия на столицу, то он бы оказался зачинщиком нового военного гражданского противостояния. Такой поворот дел мог бы сплотить против него слишком многих, и на удачу надеяться бы не пришлось. Потому стоит согласиться с биографом нашего героя, так описавшем намерения Октавиана, когда он решился вступить в борьбу за наследие Цезаря: «Стремясь к власти отца, он хотел получить её на законном основании, опираясь на постановление сената, и заслужить славу законного наследника, а не честолюбца»[210].

Едва ли стоит делать из этого вывод о каком-либо особом почтении Октавиана к законности. Само его стремление к власти показывает, что таковая принципиально его не волновала. Ведь по закону Цезарь завещал ему только имущество и имя через последующее уже посмертное усыновление, что, кстати, было для римлян явлением обыкновенным. Октавиан понимал, что одной силой оружия завоевать власть и прочно её удерживать нереально. Надо обеспечить власти законное обоснование в глазах римского народа. Именно так он и будет действовать, потому и одержит верх над всеми своими противниками, и власть его будет прочнее прочного.

Итак, «он принял сразу же имя Цезаря»[211]. Это немедленно стало привлекать к нему людей. Выяснилось, что решимость юного наследника бороться за наследие подло убитого Цезаря имеет множество сочувствующих и, главное, действительных сторонников решительных действий. Имя Цезаря немедленно изменило и статус Октавия в обществе, и отношение к нему народа: «Сразу же на него стали смотреть как на сына Цезаря, и к нему стекалась отовсюду масса народу, одни из круга друзей Цезаря, другие из числа вольноотпущенников и рабов его, третьи, наконец, из числа солдат. Одни перевозили своё военное снаряжение и деньги в Македонию, другие свозили деньги и подати, поступавшие из других провинций, в Брундизий»[212]. Поэтому, когда он отправился в Рим, то вместе с ним шла уже большая толпа, растущая с каждым днём подобно горному потоку[213]. Тем не менее, Октавиан был настороже. Он не опасался открытого покушения, поскольку всегда был окружён людьми, но не исключал какой-либо ловушки, ибо очень многие из спутников были ему плохо знакомы. Кроме того, как отмечает Аппиан, «отношения остальных городов отнюдь не всюду были к нему одинаковые»[214].

Со своими новоявленными приверженцами Октавиан был достаточно сдержан и осторожен. По пути в Рим он постоянно встречал ветеранов Цезаря, расселённых по колониям. Те были к нему расположены, поскольку сожалели о Цезаре и жаждали отмщения за любимого полководца и благодетеля. Многие прямо говорили, что готовы сражаться, если их кто-либо возглавит и поведёт за собой. Марка Антония ветераны осуждали за то, что тот не сумел отомстить убийцам Цезаря. Октавиан был с ними приветлив, хвалил их намерения, но вести за собою не рисковал – это был бы уже прямой вызов и возможное начало гражданской войны. Потому, ободрив их, выразив понимание их праведных чувств отмщения, он отправлял их обратно[215].

Очень благоразумное и продуманное поведение. В этом весь Октавиан.

Осознавал ли он до конца в борьбу за что он вступает? Думается, не мог не осознавать. Ясно, что не за три четверти имущественного и денежного наследства он решил бороться. Гай Октавий не мог не видеть и не понимать, кем стал Гай Юлий Цезарь после победы в гражданской войне. Неизвестно, знакомы ли были ему слова диктатора о том, что республика ныне ничто, пустое место без тела и облика, но не заметить такой метаморфозы, случившейся с римским государством, он не мог. Как Октавиан относился ко многим очевидным фактам, выглядевшим как стремление Цезаря к царской власти – мы не знаем. Одобрения этому он никогда не высказывал, но и осуждения из его уст так и не прозвучало. Он не мог не видеть очевидного: в Риме воцарилось единовластие. И не столь уж важно, как оно официально называется. Это обстоятельство Октавиан замечательно учёл на будущее.