Император Бубенцов, или Хромой змей

Метался по клетке Адольф Шлягер, стеная от бессилия и отчаяния. Вопль Шлягера отдавался во всех закоулках. Возбудилось, застучало, заголосило отделение на разные лады. Так бывает, говорят, и в психиатрических больницах, когда буйство одного пациента, вызывает целую лавину всеобщего мятежа.

Покончив с бродягой, полицейские ворвались в обезьянник. Бунт гасили беспощадно. Шлягеру и Бубенцову перебили дыхание.

– Не знаю их! – отрекался от друзей Поросюк, прыгал по камере, хватая карателей за руки. – Ведать не ведаю!

И за каждый предательский выкрик получал дубинкой по рёбрам. Бермудес же благоразумно сидел в самом углу, даже как будто дремал. Один из курсантов сунулся к нему, но не смог пересилить себя. Невозможно было ударить столь импозантного человека. Молча отступил.

Усмирив мятеж, полицейские покинули отделение. Муха некоторое время раздумывал, шумно дыша. Затем принялся избавляться от балласта. Выволок из клетки Поросюка, выпустил Бермудеса. Крепко взяв за шиворот извивающегося Шлягера, вытолкал за дверь. Вернулся. Зачем-то понюхал ладони, поморщился, тщательно вытер их платком.

– А ты сиди пока, – сказал беззлобно Бубенцову. – Думай, где деньги добыть. Большие деньги!

Дознаватель угнездился в дежурном кресле, уткнулся в бумаги. Тишина и покой установились в опустевшем отделении. Уютно светились огоньки ёлки, переливались праздничные гирлянды.

Бубенцов прилёг на жёсткие доски, попытался задремать. Но задремать не удавалось. Хмель уже потерял весёлую силу, выветрился, угас, улетучился из крови. Поползли в голову унылые размышления. Душою стала овладевать тревога, с каждой минутой усиливаясь. Ерошка наконец-то стал осознавать, в какую малоприятную историю вляпался. И неизвестно, которая из историй страшнее. Дело, вероятно, уголовное, догадывался Ерошка. Нападение на полицейского. При исполнении.

Но почему-то росло в нём убеждение, что вторая-то история, история с пропавшей сумкой, для него гораздо опаснее. При всей глупости, несуразности в ней заключалась пугающая тайна.

Внезапно меж запахов табака, пота и алкоголя просочился весенний запах ландыша.

Дознаватель Муха поднял лицо от бумаг. В служебное окошко заглядывали две девицы. Одну из них знал очень хорошо. Это была известная проститутка Настя Жеребцова из Полоцка, работавшая в его владениях на Таганке. Настя была весёлая, неунывающая девушка с маленькой, гибкой фигуркой, яркими глазами под русой чёлкой. Славное лицо золотело от веснушек. Напарница её, чернявая и пышногрудая, со сросшимися у переносицы бровями, приехала совсем недавно из Львова. Звали её, судя по документам, Горпина Габун.

– Привет, Виталий! – запросто сказала Настя.

– Обидел кто? – Муха весело кивнул в ответ.

– Кто ж нас обидит? Мы по делу. У тебя человек сидит, – сказала Настя. – Вон тот, скорее всего. Вихрастый. Просили отпустить.

Муха, прищурившись, недоверчиво изучал лицо Насти, затем перевёл взгляд на лицо Горпины.

– Убедительно настаивали, – со значением повторила Настя.

Улыбка сошла с губ дознавателя. Он догадливо встал с кресла, вышел из дежурного помещения. Жеребцова сунула в нагрудный карман Мухи сложенные купюры. Движение руки продолжалось всего лишь полсекунды. Но опытный дознаватель безошибочно определил, что в перегнутой пополам пачечке ровно десять сотенных.

– За него люди подписались, – пояснила Настя. – Штука здесь.

– За придурка? – удивился Муха. – Да он же Рыбоедова ударил. При исполнении. В травмпункте фиксирует.

– Вот тебе шоколадку, – сказала Настя. – Придумай что-нибудь.

– А голова на что?! – сказал Муха и ударил себя ладонью по загривку. – Будем думать.

Девицы удалились. Муха развернул шуршащую обёртку, большими кусками стал отламывать и пожирать шоколад, не чувствуя вкуса. Надо было правильно, тонко решить сложную дилемму. И отпустить преступника, и придумать отмазку для Рыбоедова. Между тем что-то отвлекало, сбивало с мысли, не давало сосредоточиться. То звонил и звонил дежурный телефон.

Мысль дознавателя двоилась. Конечно, Бубенцова он отпустит. Тут без вариантов. За тысячу-то. Серьёзные, видать, люди. Взял – сделай. Но как отпустить? «Рыбоедову, если что, три сотни».

Телефон звонил и звонил.

«Да кто ж это назойливый такой?!»

Снял трубку.

«Или две? Начать с одной, а потом торговаться. Три сотни максимум. Хорошо бы ни копейки не давать. Сам виноват: зачем подставился?»

– Слушаю. Отделение. Дежурный.

Муха не тотчас вник в смысл слов, которые посыпались из трубки. Несколько раз пытался переспросить, уточнить, но никак невозможно было вклиниться в бурный поток. Дослушав взволнованную, сбивчивую речь, Виталий Петрович некоторое время держал трубку на весу. Брови его высоко поднялись и довольно долго оставались в таком положении. Трубка издавала короткие гудки.