Император Бубенцов, или Хромой змей

– Уже! Раскармливаем, ваша серость! – торопливо проговорил Шлягер. – И благами оскотиниваем. В Калужской губернии, ваша серость, есть старинное поместье. В детстве они там гуляли. Юные, так сказать, влюблённые. Дафнис и Хлоя. Представьте себе такую идиллию. Взявшись за руки. Вера и Ерошка! Пётр, так сказать, и Феврония. Там у них, к слову, случилось первое грехопадение. У нас зафиксировано документально. Место памятное. Представьте себе, лето, зной, заросли цветущего иван-чая… Вот и Роза подтвердит. Мне без труда удалось внушить супруге Бубенцова, что владеть имением – её «заветная мечта». В какую копейку это мне…

– Там, кажется, есть законный хозяин, – перебил Скокс. – Прокурор Шпонька, если не ошибаюсь.

– Прокурора устраним, – пообещал Шлягер. – Несть хозяина, несть проблем!

– Хе-хе! Как вы это ловко! «Несть хозяина…» Браво! – усмехнулся Скокс. – Что ещё у вас? Помимо обычных ваших денежных жалоб.

– Помимо, помимо… – Шлягер наморщил лоб, задумался. – Да. Вот что. Следует ограничить общение с профессором Покровским. Опасно, чёрт побери, в духовном плане. Как бы черту не перешёл.

– Следите за этим. Невозможно произвести полноценный обряд венчания без обращения к метафизике. Но крайне желательно ограничиться самым поверхностным знакомством с духовной составляющей мира. Нельзя посвящать профана в метафизические глубины. Пусть примерит корону! Пробно. Проведите репетицию.

И поднял ладошку. Всё смолкло, остановилось, скукожилось, заглохло. Казалось бы, всего-то… ладошка.

– А мы придём на смотрины, поглядим. С галёрки. – Скокс подумал, оглядел притихшую массовку и добавил: – По окончании банкет. Звёздный час сиятельнейшей Розы. Все поедут в «Асмодей»!

И как будто открылись запоры, распахнулись шлюзы по мановению волшебного слова. Заплясало всё, закружилось, взвыло, запело на мотив «Ах, мой милый Августин»:

– Все поедут в «Асмодей»-«Асмодей»-«Асмодей»…

И почудилось, представилось, привиделось, примерещилось кое-кому, что ладошка-то того… шестипалая. В сумраке. Так-то…

Глава 11. Черти на галёрке

1

До начала оставалось двадцать минут. Артисты понемногу выглядывали из гримёрных. Человек пять, сгрудившись у зеркала в холле, пудрились, поправляли парики, осматривали костюмы. Все они, ничуть не стесняясь друг друга, двигали губами, зверски скалили зубы, разминая мышцы лица, перекидывались репликами.

Загремела на лестнице жесть алебарды. Все обернулись, замолчали. Сверху спускался неуклюжий пожилой человек, накануне поступивший в труппу. Сутулился, бычился, враждебно поглядывал вокруг маленькими глазками, глубоко упрятанными под массивными выступами надбровий. Был он похож на неандертальца, оказавшегося во враждебном окружении кроманьонцев.

Артиста этого Шлягер накануне пригласил на роль душегуба. Мощное тело выпирало из камзола, стянутого бронзовыми застёжками. Тугие резинки для удержания чулок пережимали вены под коленками. Проходя мимо сияющего зеркала, душегуб яростно прокашлялся, клокоча горлом. Осыпалась на плечи пудра с парика.

Актёр этот, надо заметить, сразу же вызвал вражду и большое раздражение у труппы, а особенно же у Бермудеса. Игорь Борисович объяснил своё неприятие новичка тем, что, дескать, от того нестерпимо «пахнет лошадью». На самом же деле причина была в ином. От Несвядомской тоже временами пахло лошадью, и ничего… Причина лежала гораздо глубже – фамилия дебютанта уж очень была похожа на фамилию Игоря Борисовича. Что для артистической славы весьма пагубно. Фамилия новенького была так же звучна, басиста, так же привлекала внимание на афишах, как и фамилия Бермудеса. Новичка звали – Савёл Полубес.

Презрительная гримаса играла на обезьяньих губах Савёла Прокоповича. Ещё раз прошёл мимо зеркала, с отвращением косясь на свои обтянутые ляжки с бантами под коленками, кривые, толстые икры в белых шёлковых чулках.

Из дальнего угла, где на лестничной площадке устроена была курилка, несло дымом. Там сейчас дружно смеялись, по-видимому, над анекдотом.

Чуть в стороне от всех прохаживался взад-вперёд Бубенцов. Вскидывал голову, оборачиваясь на каждый взрыв хохота. Недовольно и неодобрительно дребезжали колокольцы на тиаре. Невинный смех сослуживцев Ерошка принимал на свой счёт. С некоторых пор, а именно с тех самых, как имя его стало нарицательным, популярным и зазвучало на всю страну, Ерошка в своём родном коллективе всё более отдалялся от прочих. Вот и теперь оказался в некотором, уже привычном ему, отчуждении и одиночестве. Только три или четыре самых близких друга – Бермудес, Поросюк, Смирнов да Чарыков – оставались в прежних тёплых отношениях с ним, умело хороня в глубине сердца профессиональную зависть.

Бубенцов прохаживался, поглядывая поверх голов. О, бремя избранничества! Даже и в спектакле свою роль обыкновенного шута он с некоторых пор стал считать центральной, главной.

Раздражённо звякнули бубенцы. Тревожное движение произошло на лестнице среди курящих. Взволнованной толпой вывалились оттуда в коридор актёры, рабочие сцены, осветители. Выступил из их среды и Игорь Борисович Бермудес.