Император Бубенцов, или Хромой змей

Кто-то бережно взял под локоть, повёл мимо колоннады сквозь сияющую тьму. Вынул из безвольной руки царский посох, усадил на тот самый дубовый, грубо позлащённый трон, нарочно перенесённый сюда со сцены и установленный в возглавии стола.

Постепенно глаза Ерошки привыкали к свету. Он обрёл способность различать детали. Вот приблизилась к нему фигура с красным носом-бульбой, облачённая в полосатый банный халат с позументами. Клоун держал в руках небольшой похоронный венок.

– Браво, Ерофей Тимофеевич! – крякнула фигура, поднимая венок, кланяясь во все стороны. – Примите скромные лавры эти! Ваше-ство!.. В знак величайшего… глубочайшего…

Концы чёрных траурных лент заколыхались в воздухе. Бубенцов не выдержал, схватился за красный клоунский нос, что крепился у клоуна на резинке. Сорвал с лица. Вместе с носом в кулаке у него оказались и усы из пакли. Перед ним стоял Адольф Шлягер, накрашенный, нарумяненный, напомаженный, как сам дьявол.

– Нет-нет-нет, Ерофей Тимофеевич! – Шлягер схватился свободной ладошкой за оголённое лицо, как будто прикрывая срам. Протестующе взмахнул рукою с венком. – Так нечестно! Ваше-ство… Мы готовились-готовились…

– А венок похоронный зачем?

– Лавровый! – крикнул Варакин.

– Лавровый? – озлился Ерошка. – Из елового лапника?! С лентами чёрными?! Задолбали вы меня венками этими!

Зашумело застолье, загомонило, кинулось объяснять со всех сторон.

– Ну как будто! Ваше-ство… Считайте, что венец лавровый.

– Художественный образ!

– Метафора!

Бубенцов не успевал поворачивать голову. Каркала хрипло Гарпия Габун, а Настя Жеребцова звонко подхватывала, перебивала:

– Важно не что есть, а как считать.

– Постмодерн!

Оказывается, действительно… Так вот оно что! Метонимия! Непщевахом, блябу, текел-такел! Амфибрахий! Метаметафора! Движениями рук останавливала крики Полынская, а ту в свою очередь оттесняла Изотова, а Изотову отталкивал уже Шлягер. В отдалении толкались у стола Игорь Бермудес с Поросюком, за ними едва виднелся маленький, лысый Трактатов. Помреж взмывал над головами, выставлял вверх большой палец. Всё кружилось, беспокоилось, хлопотало вокруг. В обширном помещении стало вдруг тесно, дымно, душно, толкотливо.

Постепенно смысл происходящего уяснялся. Оказывается, для него, именно и исключительно для него, приготовлялся всё это время сюрприз. Идея этого, честно сказать – весьма громоздкого сюрприза возникла сама собою, спонтанно. Никто уже не мог вспомнить, от кого она исходила. Но почти вся труппа принимала в нём живейшее участие. И даже десятка два зрителей каким-то образом оказалось здесь, в числе их Аграфена и Настя. Толкался меж людей близорукий старичок Глеб Львович, заведующий кафедрой общей патологии. Седенький, как престарелый ворон, каркал пронзительно, наступая на ноги: «Прощения прошу!» Ворочал головою в огромных роговых очках, напрасно искал дочерей своих – Таню и Аню. Народу набилось так густо, что трудно было уже вдохнуть полной грудью, а всё ещё прибывали новые и новые. Суета стояла страшная, все пихались, стискивали друг друга, пытаясь выбраться из заторов и водоворотов. Уронили вешалку, выдавили стекло в шкафу, разбили графин. Бубенцов вертел головою, вставал на цыпочки, выискивал – где же ты, где?.. Но иная, более крупная, женщина то и дело вываливалась из толпы, пятилась, надвигалась на него голой спиной. Ерошка отступал, чуя исходящий от этой спины влажный жар, задерживал дыхание. Отпихивал обеими руками липнущую толстую спину. С другого боку продрался Глеб Львович, строго сунул ладошку лодочкой, и Бубенцов вынужден был её пожать.

«Где же Роза? Роза Чмель…»

Адольф Шлягер поднялся, постучал вилкой о тарелку, требуя тишины. Степень застольного шума снизилась до приемлемой степени. Шлягер, зная, что тишина эта продлится слишком недолго, поспешно заговорил:

– Друзья мои! Братья! – оглядел присутствующих влажными глазами, остановил взгляд свой на Полынской, поправился: – Братья и сестры!

Слово «сестры» произнёс по-старинному, по-церковному, без точек над «е».

– Зачитаю телеграммы. От зрителей. Кои не аплодируют, – с большим пафосом продолжил Шлягер, вытаскивая из-за пазухи целый ворох почтовых бланков. – Кои не аплодируют, дорогие мои коллеги! Аристократы духа сдержанны в эмоциях. Вот! Самые последние. «Великолепен тчк». Это, кажется, от посла Великобритании. Да. Виндзоры. «Попадание десятку вскл». Каролинги. Дюпон, Варбург, Баффет. «Поздравляю удачей вскл». Гогенцоллерны. «Бесценный вклад мировую культуру тчк». Меровинги. «Превосх всяк ожид тчк». Габсбурги. Экономят… Доротея София Шлезвиг-Гольштейн-Зондербург-Глюксбургская. И протчая, протчая… Ольденбурги. Морган, Оппенгеймер.

Руки Шлягера заметно дрожали.

– Поелику! – сбивался Адольф, подхватывая выпадающие листки. – Зане! Братья и сестры!

Дрожал влажный голос.

– Ну? – Шлягер закончил чтение, весело поглядел на Бубенцова. – Что вы на это скажете, Ерофей Тимофеевич?

– Браво! – крикнула Полынская и страстно расширила на Ерошку глаза.

– Виват! – громогласно отозвался Бермудес.