Император Бубенцов, или Хромой змей

Загремела вдруг музыка из репродукторов, странная музыка: кадриль не кадриль, но что-то весёлое, пёстрое. «Ах, Семёновна, ядрит твою мать!..» И сорвалось с мест застолье. Бубенцов высунул было вперёд нос, но по самому носу дёрнул его целый ряд локтей, обшлагов, рукавов, концов лент, душистых шемизеток и платьев. Галопад летел во всю пропалую: Настя Жеребцова с голубым пером, Ирина Шацкая с белым пером, грузинский князь Чипхайхилидзе, чиновник из Петербурга, француз Куку, Перхуновский, Беребендовский, чиновник из Москвы, Горпина в обнимку с Маргаритой, Варакин, Трактатов и Полынская – всё поднялось и понеслось… Привиделась на миг даже ковыляющая за спинами гостей старая Зора. «Зора есть, а Розы нету…» – сложился тоскливый каламбур в голове Бубенцова. А и в самом-то деле! Не было здесь только Розы. Розы Чмель.

Ерошка вспомнил свою Веру, и жестокий стыд обжёг, окатил изнутри. Музыка стихла так же неожиданно, как и началась. С шумом задвигались стулья, зазвенели ножи, вилки. Все с красными, пылающими рожами рассаживались по местам. Еле уловимый аромат лаванды, сандалового дерева перемешивался с острым запахом лошадиного пота. Савёл Прокопович Полубес, наплясавшийся, натопавшийся, распаренный, упал в кресло, привалился к стене. Вытирал красное лицо, толстую шею бумажными салфетками.

– Триумф! – всё повторял и повторял подвижный человек во фраке, никогда прежде не виденный Бубенцовым. – Подлинный триумф!

– Нобеля! – вдруг отчаянно выкрикнул Трактатов, восторженно сверкнув выпуклыми, бараньими глазами. И сам испуганно замер, весь сжался, притих, сражённый собственной наглостью.

И всё кругом затихло, опало. Молча смотрела на смельчака бледная Ирма Замш. А выскочка, уже понимая, что хватил, переборщил, отчаялся ещё больше и в этом отчаянии крикнул упрямо:

– Нобеля дать!

– Э-э, милейший, – мягко возразил заведующий литературной частью Венедикт Арнольдович Нечистый. – Насколько я знаю, нет в области театра нобелевской премии.

– Есть! – стоял на своём отчаянный. – Должна быть! Не может не быть.

– Боюсь, что может и не быть, – влез компетентный фрак, объявивший о триумфе.

– Я уверен, есть, – скисшим голосом проблеял Трактатов. – Из всех искусств для нас важнейшим… В сфере театра.

– Пусть Ада Брониславна справится в энциклопедии, – нашёлся Шлягер, разряжая ситуацию. – А мы тем временем… Не теряя, как говорится, времени… Объявляется тост за героя. За нас! И все за одного!

Поднялся после этих слов великий гвалт. Пирующие, как будто дождавшись наконец условного сигнала, вскочили со своих мест. Все потянулись к оторопевшему Бубенцову – с бокалами, фужерами, чарками, стаканами, рюмками, чашками, кружками, ковшами, братинами, красовулями.

Подпихнули к губам Бубенцова окованный серебром рог. Скосив глаза к переносице, пил Ерошка густой портвейн. И вот случилось то, чего больше всего ждал и чего больше всего боялся. Пропала старая Зора. Зато взамен ей выступила из-за спин гостей соблазнительная Роза Чмель. «Роза есть, а Зоры нету…» – тотчас сложился волнующий каламбур в голове Бубенцова. А и в самом-то деле! Не было здесь только Зоры. Старой Зоры. А Роза подходила прямо к нему, была уже в шаговой доступности. Уже жаром духов окатывало, окутывало, опутывало Бубенцова.

Страшное веселие продолжалось. Пока Ада Брониславовна ходила в библиотеку, пока листала тома, искала информацию про премии, прошло более получаса. К её возвращению все давно уже забыли о предмете спора. Заявление о том, что никаких указаний на театр в регламенте Нобелевской премии не имеется, не вызвало никакой реакции. Никто даже не расслышал.

Не расслышал ничего и виновник торжества. Потому как был далеко отсюда, увлечён разговорами с несравненной Розой Чмель. Именно такие всегда влекли его – озорные, яркоглазые, бесшабашные. Вот только голос… Голос был у неё сипловатый, как будто прокуренный.

– В «Асмодей»! – напомнил человек во фраке.

И звонко отозвался, проверещал, прокукарекал с другого конца стола человек с хохолком:

– Все поедут в «Асмодей»!

Заплясало, завертелось, закружилось вихрем:

– Все поедут в «Асмодей»-«Асмодей»-«Асмодей»…

Воронка закручивалась всё шире, всё стремительнее. Выплыли откуда-то Таня и Аня, дочери Хроноса. То-то радость престарелому отцу! Нашлись наконец-то!..

– В «Асмодей»! – дохнула Роза в самое ухо, жарко, распутно.

Глава 12. Женщина в трёх зеркалах

1

Закричала собака. Что-то живое пошевелилось, вздохнуло за спиной. Тесно, тёмно, томно стало в груди от этого шевеления. Бубенцов почувствовал нехватку воздуха. Облизнул пересохшие губы. Горячая, мягкая рука погладила плечо. Ужас ударил под самый корень, дух содрогнулся. Рука, погладившая его, несомненно, была человечьей. Ерошка проснулся в чужом доме, в чужой постели. И очевидно, с чужой женщиной за спиной.