Император и ребе, том 2

Надгробные там воют лики…[74]

Осуществилось. Все в точности осуществилось! Но особого ужаса она сейчас не ощущала. Теперь Эстерка уже точно знала, что не книжки, а злые пророчества принес Йосеф Шик в ее дом — от греческого Софокла до русского Державина… Сначала осуществилось пророчество из трагедии «Царь Эдип». Теперь — пророчество из надгробного плача Державина. Как там начинается? Погоди, погоди:

Глагол времен! металла звон!

Твой страшный глас меня смущает…[75]

А дальше, дальше?.. Она не помнила. Книжка, должно быть, еще цела. Наверняка стоит на ее книжной полке в кабинете реб Ноты. Ведь кабинет реб Ноты уцелел. И ее книжки — тоже.

Это было горькое желание раненого посмотреть на себя в зеркало. Увидеть разницу между тем, что было прежде, и тем, что есть сейчас… И это желание заставило ее усталыми и осторожными шагами пойти по половику к кабинету реб Ноты.

2

Но она остановилась, не дойдя до двери кабинета. Портьеры были здесь оборваны, обнаженные белые лакированные двери — полуоткрыты. А из глубины кабинета до нее донеслись звуки нескольких голосов. Сначала — неясный гул. Потом — отчетливый голос реб Ноты:

— Ну, хвала Всевышнему, евреи! Мои бумаги целы. Иноверцы испугались здесь чего-то и отступили. У меня есть сильное подозрение, что они испугались разрисованной географической карты на столе…

Послышался сдержанный смешок, но тут же его поглотили серьезные слова реб Ноты:

— Ну, и все ваши жалобы против Зорича тоже целы. Но они, мне кажется, больше не нужны. Вот у меня есть от него самого рекомендательное письмо к сенатору Куракину в Петербурге…

Послышалось насмешливое покашливание:

— Кхе-кхе… Наш помещик вдруг стал таким добрым?

— Не смейтесь, — снова послышался спокойный голос реб Ноты. — От этого письма евреям может быть большое благо. Сенатор Куракин — единственный человек при дворе Екатерины, к которому новый император испытывает хотя бы немного уважения…

Послышался третий, незнакомый голос какого-то еврея:

— Э… Простите, реб Нота, что я перебиваю, но вы ведь запираете свой дом — наше единственное утешение в этом городе…

— Неважно, здесь я нахожусь или же в Петербурге, я всегда с вами. Я хочу только быть поближе к новому правительству. Хочу отдать свои последние годы на благо всему народу Израиля…

— Всему народу Израиля. Хм… А мы останемся здесь один на один с сумасшедшим помещиком?

— Не грустите, евреи! Я, хвала Всевышнему, всего добился от Зорича. Если бы не это несчастье в городе и в моем доме, надо было бы выставить на стол водку и лекех. Я избавил еврейские цеха от всех новых податей. А старые подати разбил на платежи. Свои собственные счета с ним я тоже уладил. В Петербурге я постараюсь найти новую ипотеку на его имения. При этом я сам дал ему ссуду и выхлопотал, чтобы он платил еврейским извозчикам и глинокопам поденно и на строительстве большой каменной синагоги, и на строительстве новой церкви, не рядом будь упомянута. Относительно нового императора, которого он боится, я его тоже успокоил. Тот же самый сенатор Куракин и за него тоже заступится… Он едва не бросился меня обнимать и целовать, Семен Гаврилович Зорич.

Эстерка некоторое время восторженно слушала этот разговор, пока не вспомнила, где и в каком положении находится. Тогда она тихо и горько улыбнулась: «Что у него в его старой голове, у моего дорогого свекра! Как он может сейчас заниматься чужими бедами?.. А я так молода, в самых лучших годах, и уже ни о ком не в состоянии позаботиться. Только о себе самой. Словно бездетная…»

Как больная перелетная птица, которая позволила улететь всем своим товаркам, а сама осталась в полном одиночестве, Эстерка потащилась дальше по пустому дому и свернула в боковой коридорчик, ведший на кухню. Там мерцал, тянул ее к себе огонек. И она узнала осточертевшую коптилку, стоявшую на зеленой кафельной печи; это была та самая коптилка, которая так подмигивала ей и чаровала ее вчера, перед несчастьем; та самая коптилка, которую она еще сегодня держала над головой, когда вылезала из погреба. Эстерка уже не помнила, где потом ее оставила… Кто ее потом взял? Кто снова зажег и поставил на место?

Свет огонька дотягивался до спаленки Кройндл, расположенной напротив. И против собственной воли Эстерка заглянула туда. Комнатка была пуста, разграблена. Кровати не было. В углу стоял открытый сундук. А рядом с сундуком — какая-то тень. Эстерка пугливо присмотрелась, и тень шевельнулась. Это был Алтерка. Он тоже прокрался сюда. Он пришел искать то место, где стал мужчиной. Наполовину уложенный сундук Кройндл опечалил его…

Как только Эстерка узнала сына, она начала кричать и махать сразу обоими меховыми рукавами:

— Оставь меня! Не разговаривай со мной! Я больна!..