Император и ребе, том 2

В первый момент реб Шнеур-Залман не понял, куда попал. Сопровождавший его иноверец ушел, а его самого пригласили в большую столовую, застеленную дорогими коврами и уставленную красивой посудой. Печи были облицованы красивой обливной плиткой. «Хозяин сейчас придет», — сказали ему. Реб Шнеур-Залман уселся в широкое кресло, ошеломленный и растерянный от такого множества впечатлений, и стал ждать.

Услыхав, кто пришел искать его гостеприимства, Авром Перец с хитрой улыбкой велел поставить самовар, заставил гостя долго ждать, а потом неожиданно вошел в столовую, кратко и холодно поздоровался и, не говоря больше ни слова, принялся заваривать чай.

Смущенно и в то же время рассеянно реб Шнеур-Залман смотрел на большие выпуклые глаза хозяина и на его как-то по-собачьи торчащие уши. Он довольно долго следил за движениями хозяина, пока не позволил себе заговорить:

— Простите, кажется, я по ошибке…

— А!.. — грубо перебил его хозяин. — Вам так кажется? Это, может быть, вы ошиблись, но не я… Это ведь вы — тот великий человек из Лиозно, который собирается изменить еврейский молитвенник и вставляет свою кдушу в субботнюю молитву… Не так ли?

— Я Шнеур-Залман… — с трудом проговорил ребе. — Я только что вышел из тюрьмы…

— Знаю, знаю!.. — покачал ермолкой, сидевшей у него на макушке, Авром Перец и ядовито усмехнулся в рыжую и жесткую, как проволока, бородку. — Я знаю даже, что мой тесть Йегошуа Цейтлин тоже знает о том, что ваш хасидизм — это замаскированное невежество. Весь хасидизм от Баал-Шем-Това до вас — не более чем восстание невежд против знатоков Торы. Они тоже хотят получить кусок левиафана и дикого быка, когда придет Мессия; хотят сидеть с ними за одним столом с коронами праведников на головах и наслаждаться сиянием Шхины… А пока же им надо только раскачиваться и строить ужасные рожи во время молитвы, пить водку в молельне — и всё…

— У всего народа Израиля, у каждого еврея есть доля в Грядущем мире… — скромно вставил слово реб Шнеур-Залман. — Все евреи знают об этом. Грядущий мир — не безраздельная собственность ученых и богачей…

— Ах, богачи? Так и говорите. Это те же самые претензии, с которыми французы снесли голову своему королю… Вы знаете, чем это пахнет?

— Сплетнями… — тихо и скромно, как и прежде, ответил реб Шнеур-Залман. — Сплетнями, Господи спаси и сохрани, и ложными толкованиями.

Авром Перец широко распахнул свои выпуклые глаза; он хотел, конечно, гневно закричать: «Вы это позволяете себе в моем доме?!» — но, увидав бледное и спокойно-величественное лицо реб Шнеура-Залмана, сдержался. Только резко спросил:

— И каково же ваше правильное толкование?

— Оно состоит в том, что у богатых больше времени на то, чтобы выполнять заповеди, чем у бедных — таких, как грузчики, глинокопы, портные. Вознаграждение за выполнение заповедей обещано всем на том свете. Богатые же евреи, которые исполняют заповеди, получили уже на этом свете часть своей доли в Грядущем мире…

— Красиво истолковано, нечего сказать! С такими толкованиями вы и вам подобные оторвали ремесленников и бедных лавочников от покойного Виленского гаона.

— Мое учение Хабад состоит в том, чтобы установить мир между сторонниками Виленского гаона и сторонниками Баал-Шем-Това, да будет благословенна память о нем.

— Ваше учение вызвало конфликт. Один херем за другим…

— Дом Шамая и дом Гилеля тоже ссорились между собой из-за заповедей и обычаев. И тогда раздался с небес Глас Господень и сказал: «И эти, и эти…» То есть и то, и другое — слова нашего великого Бога.

Авром Перец скривился и, не найдя подходящего ответа, пробурчал:

— Ну и сравнение!.. — а потом начал разливать заварку в два стакана. После этого он налил туда же кипятку из самовара. Цвет чая был кирпичный, как бородка хозяина, и ядовитый, как его усмешка. Так, по крайней мере, показалось опечаленному гостю.

— Пейте! — повелительно пододвинул полный стакан реб Шнеуру-Залману хозяин. — Только не думайте, что вы уже отделались и полностью свободны. Я так же вхож к правительству, как и ваш защитник реб Мордехай Леплер. Я не хуже его знаком с советником императора Сперанским.

И на Канкрина[90] у меня тоже есть влияние… Реб Мордехай Леплер, конечно, мой компаньон, но подольского хасидизма я не уважаю. Для меня он выеденного яйца не стоит. Короче, лиозненский раввин, вы отсюда не выйдете, пока не подпишете мне бумагу, что отказываетесь от всех ваших штучек и отменяете свой новый молитвенный обряд. Наши родители были не менее мудрыми и учеными, чем вы, но придерживались традиционного текста кдуши. А вам его обязательно хочется изменить. Чем вам не нравится старая кдуша?..

И, даже не дожидаясь ответа от своего растерянного гостя, он громко позвал:

— Невахович! Иди судой, пожалестве!

Он выкрикнул это демонстративно по-русски и с грубыми ошибками, характерными для ассимилировавшегося еврея, который из кожи лезет, чтобы быть русским больше самих русских, но у него это никак не получается. Русский язык его просто убивает.