Император и ребе, том 2

Он помнил, что, еще будучи мальчишкой в хедере, сильно завидовал Раши, или, как его шутливо называли тосафисты,[99] «кунтрас», то есть «тетрадочка». Шнеур-Залман слышал, как его тогдашний учитель реб Иссохор-Бер из Любавичей,[100] рассказывал, почему Раши получил такое прозвище. Раши, да будет благословенна память о нем, имел обыкновение потихоньку заходить в ешивы и синагоги во Франции и в Германии и подслушивать. Он был бедно одет и сидел у печки, словно бы только погреться зашел. Времена гаонов[101] тогда уже давно миновали. Головы учителей стали меньше, рамки толкования Геморы — жестче, а ее язык — непонятнее. Поэтому, как только Раши слышал, что глава ешивы и его ученики застряли на каком-то сложном месте и ломают над ним головы, он потихоньку вытаскивал из-за пазухи тетрадочку, исписанную его бисерным почерком. Эта тетрадочка содержала его собственные краткие и блестящие комментарии, разъяснявшие сложные места в Писании. Он вытаскивал ее и оставлял на заметном месте…

И в старой французской ешиве становилось светло, когда находили эту тетрадочку. Она валялась, как записочка, упавшая с неба, рядом со скамьей главы ешивы. После первых восторгов начинали искать того бедняка, который только что грелся тут у печки. Но куда там — его и след простыл! Бедняка с красивой бородой уже давно не было в синагоге. Он отправился дальше, в другую синагогу, чтобы и для тех, кто изучал Тору там, из подброшенной им тетрадочки засиял свет.

2

Эта сказка, услышанная в хедере, сильно подействовала на воображение девятилетнего мальчишки. Она снилась ему в юношеских снах и не давала покоя после свадьбы. И именно поэтому он с таким пылким постоянством взялся потом за порученную ему межеричским проповедником переработку старой большой книги «Шулхан арух» с тем, чтобы превратить ее в практический справочник по заповедям, доступный каждому, кто умеет читать по-древнееврейски. Он занимался этой работой день и ночь, внося в рукопись все улучшения, сделанные законоучителями последних поколений. А когда этот народный «Шулхан арух»[102] вышел из печати, имя двадцатисемилетнего знатока Торы зазвучало во всем раввинском мире.

После кончины проповедника, когда яростно разгорелся конфликт между хасидами и миснагедами, Шнеур-Залман взялся за новую работу. Он сделал первую попытку внести ясность и порядок в отрывочные и запутанные учения святого Ари,[103] Баал-Шем-Това и его последователей. То, что Рамбам сделал с морем Талмуда и комментариев на него, Шнеур-Залман захотел сделать с морем хасидской мысли. Он взялся писать свой «Путеводитель блуждающих»[104] для мира каббалы. Так была создана книга «Танья», в которой он отдал пальму первенства разуму, каковой должен везде господствовать над сердцем, чтобы держать в узде страсти, какими бы чистыми и божественными они ни были. Такой подход находился в противоречии с ранним хасидизмом, который строил все на внутреннем чувстве.

Но, видимо, его любимое детище, «Танья», все же не содержало в себе такой ясности, как его «Шулхан арух», поскольку не только весь мир миснагедов так возмущался книгой «Танья», но и сам покойный гаон нашел там преувеличения и даже — Господи спаси и сохрани! — ересь… Шнеур-Залман хотел достичь мира между хасидами и миснагедами, а вызвал новую войну между ними. Он хотел перекинуть мост через пропасть, отделявшую каббалу от раввинской учености, а вместо этого еще больше углубил ее. Он доказывал, что его неправильно истолковали, написал десятки писем к величайшим законоучителям своего поколения, но его голос потерялся в пустыне. Вместо уважения он получил со стороны своих оппонентов оскорбления; вместо сострадания — злобу. Такие плохие последствия не могли бы произойти от ясных мыслей. Евреи блуждали во мраке, обвиняли друг друга и даже дрались до крови…