Император и ребе, том 2

Кроме двух высокопоставленных чиновников и их помощников, которых реб Шнеур-Залман более-менее знал, в проеме открытой двери камеры стоял еще один человек, одетый целиком в гражданское платье. Он был невысок, немного курнос, с красивым мальчишеским ртом, который как-то не вписывался в его красное одутловатое лицо пьяницы. Глаза тоже были красноватые, что еще больше подчеркивал его дорогой белоснежный парик. Эти нетрезвые глаза смотрели как-то странно — оцепенело, мрачно, подозрительно. Однако в них все же слабо трепетало мальчишеское любопытство, которое точно так же, как и красиво очерченные губы, странно выглядело на его лице.

Реб Шнеур-Залман невольно испытал потаенный страх от столь внезапного визита, причем из-за тяжелых золотых эполет чиновников, а именно при виде этого невысокого гражданского человека. Казалось, тот безмолвно и жестко приказал: «На меня смотри, на меня, а не на них!»

Лишь чуть позже за этой живописной группой появилась еще одна голова — противная еврейская голова без штраймла, на длинной шее с выступающим кадыком, с подернутой сединой рыжей свисающей козлиной бородой и с пейсами, заложенными за оттопыренные уши. Это были пейсы того рода, которые в присутствии иноверцев прятались, как мыши, а среди евреев — вылезали из своих укрытий и ложились на щеки. С упавшим сердцем реб Шнеур-Залман узнал своего давнего преследователя — Авигдора, лишенного места пинского раввина, которого город ни за что не желал снова возводить в должность, хотя Авигдор пустил в ход свои последние деньги, а Пинск был еще далек от того, чтобы принять хасидский обряд и вступаться за хасидов. Пухлые прежде щеки доносчика теперь обвисли, пожелтели, а его верхняя одежда — полубекеша-полужупица — была поношенной. Похоже, дела у доносчика шли очень плохо. Деньги виленских «тайных гонителей» были уже на исходе, а донос все еще не достиг желанной цели.

Не раз уже реб Шнеуру-Залману приходилось встречаться с этим мерзавцем. Два года назад, во время первого ареста, и теперь здесь, в Тайной канцелярии на Гороховой улице; когда в Сенате устраивали диспуты по поводу хасидизма и по поводу обвинений в его адрес со стороны миснагедов; когда у прокурора читали переводы, сделанные цензорами. Каждый раз при виде этого завзятого доносчика реб Шнеур-Залман ощущал укол в сердце, а под ложечкой — резь, как от ножа. Нездоровая, сладковато-соленая жажда сразу же возникала у него в горле. Та самая жажда, которую врач называл «медовой болезнью».

Однако на этот раз появление доносчика не произвело на него никакого впечатления и ничуть не напугало. Слишком глубоким было потрясение, вызванное тяжелым взглядом незнакомого человека в штатском платье. Когда видишь тигра, забываешь о страхе перед собакой.

— Смирно-о! — приказал начальник тюрьмы, глядя на своего высокодуховного арестанта улыбающимися еврейскими глазами.

Однако этот приказ был абсолютно излишним. Реб Шнеур-Залман уже стоял, распрямив, насколько хватало сил, спину. Его свалявшаяся седая борода спускалась до доставшегося ему в наследство старого атласного кушака межеричского проповедника и скрывала его, как чехол скрывает свиток Торы… Рослый, с выпуклым красивым морщинистым лбом под круглой ермолкой, реб Шнеур-Залман с глубоким почтением в сине-зеленых глазах посмотрел прямо в одутловатое лицо незнакомца. А его побледневшие губы под величественными усами прошептали — с дрожью, но все так же четко:

— Благословен уделивший от своего величия смертному.[117]

Глава седьмая Безумный царь

1

Внешний вид «рабина-арестанта» и то, как он держался, произвели хорошее впечатление. Однако «татарские» слова, произнесенные этим «рабином» с таким тихим весельем, подействовали ровно наоборот. Обиженный человек в гражданском встрепенулся. Его неподвижные глаза завертелись в глазницах. Он растолкал локтями высоких персон в форме — начальника тюрьмы и генерального прокурора, как будто они были деревянными болванчиками; не заметив даже, что этим выдает себя. Арестант теперь ясно увидел, кто перед ним. Он убедился, что этот простой фрак из зеленого полотна и гетры с частыми пуговицами на ногах этого человека важнее золотых эполет, красных лацканов и медалей его высокопоставленных сопровождающих.

Короткое мгновение человек в гражданском с беспокойством и подозрением смотрел на длиннобородого арестанта. Потом безо всяких церемоний схватил генерального прокурора за лацкан и гневно указал ему на реб Шнеура-Залмана:

— Чего это он? Что он там болтает? Этот… Как он смеет?!

Обольянинов от страха поправил очки на своем мясистом носу и резко повернулся к своему присяжному переводчику:

— Лейба, скажи рабину… Немедленно, чтобы объяснил, что он тут сказал.

«Присяжный» криво усмехнулся и, не спрашивая раввина, сухо и по-деловому объяснил:

— Это означает, ваше сиятельство… хвала Всевышнему, который уделил от своего величия плоти и крови…

Однако раздраженный человек в гражданском платье стал еще беспокойнее:

— Плоти и крови… Почему это вдруг плоти и крови? Что это значит? Заклинание такое?