Император и ребе, том 2

Думая, что допустили какую-то ошибку, лакеи обратились к обер-камердинеру. Может быть, он лучше знает, как обслуживать таких дикарей… И тот сразу же вошел в передний зал мелкими танцующими шагами. Его бархатный кафтан покрывала роскошная вышивка, туфли сверкали, а шелковые чулки у него были как у балерины. Глаза у него были масленые, а голос — изысканно-вежливый. Он слегка поклонился еврейским штраймлам и успокоил евреев:

— Не бойтесь, господа. Все это для вас. Вы здесь почетные гости…

Обер-камердинер вещал это своим сахарным голосом, умильно глядя главным образом на реб Лейбеле из Подолии. Реб Лейбеле в своем атласном лапсердаке на вате, в странном хорьковом штраймле и с пейсами, похожими на трубочки, наверняка казался ему столпом всего жидовства. Если он боится, то и все остальные жиды наверняка боятся. А если он, реб Лейбеле, велит им принять угощение, они, наверное, все его послушаются…

Но только посмотри! Вместо того чтобы осмелеть от обращенных к нему мягких речей и схватиться за бокал с шампанским, за миндальные орехи с солью и за блюдца с икрой, которые ему подносили, странный жид отрицательно завертел головой. При этом все хорьковые хвостики на его штраймле закачались из стороны в сторону, как будто тоже выражали свое несогласие. И вдруг этот жид вскочил и, как мальчишка, спрятался среди других депутатов. Потому что обер-камердинер в туфлях и чулках вдруг показался ему важным господином, подосланным нечестивцем Антиохом,[178] чтобы убедить его, реб Лейбеле, оступиться от еврейской веры, а пока что, для начала, выхлебать бокал вина, изготовленного язычниками для служения своим идолам, а потом закусить чем-то некошерным… Поэтому реб Лейбеле прежде всего спрятался, но он был готов в случае необходимости пойти на самопожертвование во имя веры. Он не на шутку испугался и принялся стращать на своем польском идише реб Ноту Ноткина и Аврома Переца, за чьими спинами спрятался:

— Евреи, я не могу, я сейчас возьму и убегу!.. Плевать я хотел на этого фоню!..

Глава семнадцатая Коробка с финиками

1

Увидав, что дела с императорским угощением обстоят плохо, испугался второй после реб Ноты Ноткина руководитель депутации — Авром Перец. Ой-ой-ой! Обер-камердинер может еще подумать, что евреи не желают ничего отведать с царского стола. Другим «великодушным россам», присутствующим здесь, может еще, не дай Бог, прийти в голову, что это какой-то еврейский бунт… Поэтому он поспешно подмигнул своему верному слуге Неваховичу, а когда тот подошел, что-то прошептал ему на ухо.

Лейб Невахович, большой знаток русского языка, пришедший переводить приветствия и благословения, которые депутация вручит царю Александру, получил тут редкостную возможность устроить генеральную проверку своих познаний и своего просвещенного мировоззрения.

— Я хочу сказать, что не все евреи одинаковы, — сказал он. — Вот, смотрите.

Бледный, однако уверенный в себе, он выступил вперед из кучки евреев и, высокий и тощий, низко поклонился обер-камердинеру в вышитом кафтане так, словно тот был как минимум губернатором.

Величая обер-камердинера «вашим благородием», Невахович попросил его на изысканном русском языке, чтобы тот… с великодушием истинного росса, не обижался на богобоязненных людей и на их поведение здесь, в этом гостеприимном дворце великого императора. Потому что, по Моисееву закону, им нельзя есть… хм… нельзя есть блюда, которые не приготовлены в соответствии с требованиями религии и в отдельных горшках: молочное отдельно от мясного. Но все, ожидающие здесь появления светлейшего всероссийского императора, — верные слуги и преданные друзья благородных россов.

Невахович начал раскачиваться, как в молитве. На его худых щеках от воодушевления, вызванного собственными же словами, выступила краска. Он уже впал в тон своего «Вопля дщери иудейской», книжки, которую недавно напечатал, чтобы смягчить сердца «великодушных россов»… Но что он теперь мог поделать, если реб Нота Ноткин, старший в депутации, вдруг закашлялся и, кашляя, начал гнать произносившего речь Неваховича, как посреди молитвы, которую нельзя прерывать, гонят нахальную кошку, норовящую облизать доску для резки мяса:

— Ну! Ох! Пш-ш!

С легким вздохом обиды Невахович прервал свою выспреннюю речь, но и того, что он успел наговорить, хватило, чтобы обер-камердинер почувствовал себя намного более важной персоной, чем был на самом деле. По своей многолетней службе в императорском дворце он хорошо знал, как ведут себя большие люди, когда им демонстрируют покорность и глубочайшее уважение. И он поступил так же, как поступали в подобной ситуации они. Скривив набок губы на своем бритом лакейском лице, что должно было изображать пренебрежительную улыбочку, он милостиво проронил несколько слов:

— Да-а-с… Знакомо. Зна-а-ко-мо! Басурманам тоже нельзя… Не знал, что это похожая религия…

Невахович взглянул на реб Ноту. Ему очень хотелось произнести вторую речь, о том, что, собственно, это не евреи позаимствовали у басурман, а наоборот. Потому что Мухаммед…