Император и ребе, том 2

Но вслух никто ничего не говорил. В императорском дворце дул новый ветер, и всем присутствовавшим было строжайше приказано «уважать, насколько это возможно, чувства инородцев и их обычаи». В том числе и еврейские.

Глава восемнадцатая Аудиенция

1

После целого часа, в течение которого они пили кофе с ликерами и обсуждали вопросы либерализма, как это было заведено делать в Зимнем дворце трижды в неделю, граф Чарторыйский шепнул царю Александру в здоровое ухо, что еврейская депутация ждет… Она ждет, собственно, уже довольно долго… И самое время принять ее…

Александр не по годам тяжело поднялся с кресла и извинился перед своими советниками: графом Кочубеем, Сперанским и остальными членами совета за то, что он должен пойти переодеться и принять хм… этих… Слегка мучительная аудиенция… но он обязан!..

Сопровождаемый «либеральными» усмешками всех присутствующих, царь ушел слегка покачивающейся походкой человека, тучнеющего быстрее, чем крепнут его мускулы. В глубине души царь был доволен, что на сегодня он отделался от этого нудного заседания. Первую пару лет после того, как Александр взошел на престол, царь воспринимал эти собрания в качестве своего рода жертвы, которую он приносил для успокоения своей нечистой совести. Разговоры о счастье освобожденных народов отвлекали его от тяжелых раздумий и самокопаний, связанных с насильственной смертью его отца. Однако в последнее время совет начал вызывать у него скуку. Постоянные предостережения и предложения этого поповского сына Сперанского начали пугать его своей деловитостью. Его записки были весьма почтительны по стилю, и тем не менее они требовали весьма методичного исполнения того, что было решено на Императорском совете. Они не давали остановиться на разговорах… Исполнять! Да. Легко сказать! Именно исполнения-то царь Александр и боялся. Он привык бояться исполнения безумных приказов отца, и это осталось у него в крови. Казалось, он всегда уступал своей бабке Екатерине и своему отцу. Но на самом деле чаще всего он ничего не делал, а только вежливо улыбался.

Выражать неудовольствие по отношению к поповскому сыну и его деловитым запискам Александр пока не хотел, Сперанский был чуть ли не единственным в его окружении, кто никак не был причастен к смерти его отца, императора Павла. Все остальные близкие либо сами участвовали в убийстве, либо знали, что оно готовится, но молчали. Устроившие заговор против отца способны сговориться и против сына… Где гарантия их честности, их искренней преданности?.. Пока что Александр держал Сперанского рядом с собой. Это был в определенном смысле живой щит, ограждающий его от бывших заговорщиков… Кстати, он был весьма образован, этот поповский сын. Пусть он пока говорит и пишет о всяческих свободах: религиозных, политических, личных. Александр послушает и посмотрит, что делать дальше… В столице и в провинции уже начали догадываться, что «милосердный царь», как его величали, не держит слова. Он обещает, улыбается и… ничего не делает… Ну и пусть! Сейчас надо было говорить и выжидать. Положение в Европе становилось все запутаннее. Аппетиты французских якобинцев с этим парвеню Буонапарте во главе простирались уже за Рейн. Сейчас надо было произносить сладкие речи и выжидать.

Но чего стоили эти разговоры, если они были не в состоянии унять пиявку, присосавшуюся к сердцу? С той страшной ночи, когда погиб Павел, пиявка присосалась к сердцу его сына и все не отваливалась… Недавно Александру захотелось увидеть походную кровать, на которой его несчастный отец спал в Михайловском дворце в свою последнюю ночь. Почему вдруг? Целых три года апартаменты отца стояли запертыми, и он не только не заглядывал туда, но даже старался не проезжать мимо этого хмурого дворца…

Он где-то читал, что у преступников иногда возникают внезапные желания вернуться на место преступления и взглянуть. Любой ценой взглянуть… Но какое отношение это имеет к нему? Да, он обратил внимание в тот вечер на двусмысленные слова графа Палена, что «было бы лучше, если бы он вообще не приходил ночевать», но это еще очень далеко от преступления. Ведь скрытый смысл тех слов он понял не сразу… Так почему же такое странное желание напало на него спустя годы? Трудно объяснить.

Короче, он велел отпереть ту тяжелую, окованную железом стрельчатую дверь, похожую на монастырскую. С тех пор как мертвеца унесли, ее не отпирали. Александр сам это запретил.