Император и ребе, том 2

И со стыдом и растерянностью из-за неотвратимой близости Марфушка действительно услыхала, что ее красивая корона ломается, щелкает и трещит вокруг ее скрученных в башню кос. И мелкие разноцветные обломки рассыпались по изголовью.

Глава двадцать восьмая Растерзанный кокошник

1

Посреди ночи, проснувшись на минуту, Алтерка услыхал далекий плач, доносившийся из парка. Может быть, из-за коровников, где он гулял сегодня после полудня… Пару раз басовитый голос прерывал этот плач. Грубый голос иноверца, который кричал и ругался. Но во всем теле Алтерки чувствовалась та сладкая истома, какая бывает только в юности после того, как вскипевшая страсть удовлетворена. Сонливость, переливающаяся, как бальзам, в суставах молодых людей и нарастающая, как ржавчина, у пожилых, слишком долго пользовавшихся силами своего тела…

Алтерка послушал еще немножко и улыбнулся в темноте, вспомнив, как Марфушка беспокоилась о своем соломенном кокошнике. Потом повернулся на другой бок и заснул еще глубже прежнего.

Проснулся он очень рано, отдохнувший и свежий, разбуженный громкими голосами птиц. Ему показалось, что это щебечет в его жилах веселая кровь. Первым впечатлением после пробуждения был особенный запах подушек. От них все еще исходил естественный аромат здоровых русых волос Марфушки, вымытых, чтобы цвет был живее, отваром ромашки. Этот аромат, как и нахлынувшие сразу воспоминания о вчерашних прикосновениях к ее молодому телу, вызвали у него щекотание в ноздрях. Он победоносно улыбнулся сам себе. Как будто соблазнение красивой деревенской служанки при помощи красивых речей и несбыточных обещаний было на самом деле большой победой. «Таковы они все, — подумал он с легким презрением. — Сперва не хотят. Кажется, вот-вот выцарапают тебе глаза. А потом вцепляются в тебя зубами и ногтями и не отпускают». Сначала Марфушка действительно плакала над своим поломанным кокошником, умоляла его не делать ее несчастной. А потом уже не хотела разжать своих крепких объятий. Не отпускала его даже тогда, когда он уже насытился и пресытился. Его городское любопытство перегорело, как солома. А она запылала, когда в нем пыл уже начал угасать и ее здоровую кровь было не так легко успокоить. Она молча и яростно, как упрямый зверь, вгрызлась в него. В этой немоте было и отчаяние грешной души, которая лишь ненадолго, по воле Алтерки, оказалась в раю… И вот это чудесное мгновение закончилось, и бедненькая крепостная крестьянка снова должна была возвращаться в свое рабство…

Он с трудом отделался вчера от нее. Одеваясь, она то смеялась, то плакала, а выходя, бросила взгляд на зеркальце, висевшее на стене. Взглянула и до смерти испугалась. Только теперь она толком разглядела, что стало с ее деревенской короной… Она выхватила свой разломанный остов кокошника из растрепанных кос, спрятала под своим вышитым фартучком и вышла, опустив голову, словно уносила с собой обломки своей девичьей жизни…

Отдохнув, Алтерка больше не ощущал вчерашней пресыщенности обнаженным Марфушкиным телом. Потягиваясь и сладко зевая в открытое окно, за которым были только зелень и солнце, он даже скучал теперь по ней. Искренняя покорность этой деревенской красавицы всеми оттенками переливалась в его отдохнувшей памяти. В Петербурге он с таким не сталкивался.

Раскинув руки и ноги на мягкой постели, он с особым наслаждением представлял себе, как она сейчас снова войдет. Точно так же, как вчера утром, она сперва внесет большой кувшин свежей воды, потом — завтрак на легком подносе. Ее «тятька», если он уже вернулся из Пропойска, конечно, снова будет путаться между ними… Но он, Алтерка, уже опытен в таких делах. Он найдет подходящие время и место, чтобы подмигнуть Марфушке и дать понять, что снова хочет ее. О, женщины хитры! Они владеют всеми языками молчания. Марфушка поймет и найдет возможность заскочить к нему, когда никто не видит…

Так, смакуя грядущее наслаждение, Алтерка вдруг подумал, что уже поздновато: вчера в то же самое время Прокоп расчесывал его мокрые волосы и намекал, что его уже ждут на молитву в синагоге…

Эти мысли сразу же перешли в беспокойство. Он поспешно потянул шнурок звонка, выскочил из постели, накинул халат и стал ждать. Но никто не отозвался. Напрасно он напрягал слух — ни шороха не раздавалось от ступеней, ведущих к нему наверх. Ни медвежьих шагов Прокопа в валенках, ни танцующей поступи козочки-Марфушки.

Только теперь ему пришло в голову, что плач, который он слышал среди ночи, мог быть Марфушкиным, а недовольный бас мог принадлежать ее отцу. Это он, наверное, ругал ее. Может быть, даже бил. Хм… Не потому ли звонок остается без ответа и завтрак задерживается?..