Император и ребе, том 2

Да, мерзко закончилось это приключение. И поэтому он ощущал упадок сил во всем теле. Но чем дальше Алтерка отъезжал от Устья, тем отчетливее понимал, что реб Йегошуа Цейтлин был наверняка подавлен намного сильнее и глубже, поскольку он сумел заставить себя выгнать внука своего покойного друга из дома без прощания, без стакана чаю на дорогу.

Кучер, казалось, чувствовал мысли «паныча», его сердечную боль. Он начал чесать себе затылок рукояткой кнута и наконец, не выдержав, вытащил из-за пазухи своего мужицкого одеяния маленький сверток и сказал, с трудом подбирая слова:

— Тутошки панычу… Но!.. Пан казав…

Алтерка нетерпеливо выхватил у кучера сверток и поспешно развернул этот кусок чистого холста. Как будто именно в нем скрывалось объяснение поведения реб Йегошуа Цейтлина, некий комментарий к его резкой записке и к изгнанию молодого гостя из дворца…

Однако в свертке был только косо отрезанный кусок хлеба и ком свежего творога. Больше ничего. Скромная трапеза для свергнутого принца в изгнании.

— Пан казав, — снова забормотал кучер. — Пан сказал, что если ты захочешь, можешь перекусить…

Алтерка бросил сверток на дно брички и посмотрел колючими глазами на кучера:

— Пан, говоришь, казав?

Кучер растерялся и даже начал в отчаянии креститься:

— Не!.. Как Бог свят… Я тебе правду скажу, паныч! Не пан Йоша, а Марфушка велела мне это передать… тебе в руки. Доброе сердце. Когда я запрягал лошадку, она ко мне подошла и попросила. Она плакала, сердечная, и просила. Тятька ее побил…

— Когда он ее побил? Ночью? Я что-то слышал…

— Всю ночь он ее бил. Тятька! У него сердце болит. Пан Йоша тоже зол на то, что ты у него в доме обидел его воспитанницу. Он ведь для нас как отец родной, пан Йоша… Так-то обстоят дела, паныч!

— Рассказывай, рассказывай!

— А что тут рассказывать?! Ты уж сам понимаешь. Ты ведь грамотный. Прокоп, сердечный, узнал. Как вернулся из поездки, сразу пронюхал. Отцовский глаз! «Где твой кокошник, — говорит, — ты, курицына дочка?..» И начал ее таскать за косы по хате. А сегодня с утра упал в ноги нашему пану: «Ты наш отец, пан Цейтлин! Вот что мне сделал твой гость. Мою Марфушку испортил!..» Пан Цейтлин — строгий. Он не стал много говорить. «Оставь, — сказал он, — Прокоп. Не ходи к нему больше, к этому гостю! Ни ты, ни твоя дочка. Не прислуживай ему! Я уж сам его обслужу!» Ну, вот он тебя и обслужил…

— Хватит уже! Молчи!.. — прикрикнул Алтерка, словно не сам только что просил кучера рассказывать. — Я уже знаю! Все знаю…

Добрых полчаса после этого кучер и седок ехали молча. Стыд Алтерки давно прошел. Как всякий ветрогон, он обладал счастливой способностью легко забывать о неприятных переживаниях. Он стряхивал их с себя, как собака воду. У него засосало под ложечкой. Отыскав у себя в ногах брошенный сверток, он медленно отломил кусочек хлеба, отщипнул малость творога. Ощутил легкую горечь крестьянского хлеба из отрубей. И ему начало казаться, что это вкус Марфушкиных слез. Доброе сердце! Только она одна о нем позаботилась, чтобы он не упал в голодный обморок по дороге. А все эти старые евреи со всей их ученостью и уважением, которые они демонстрировали ему на протяжении двух дней подряд — чего они все стоят по сравнению с добротой одной такой девушки?.. Все у них деланое. Это все книги! Книги их съели заживо!

— Эй, кучер! — вдруг закричал он. — Как тебя там зовут?.. Когда приедем в Пропойск, не смей меня отвозить к евреям. Слышишь? Не на еврейский постоялый двор, а на христианскую станцию, где останавливаются дилижансы… Слышишь? Туда!..

***

Ожидая в тот вечер дилижанса до Петербурга, Алтерка разговорился с начальником станции и узнал от него последние новости, прибывшие с почтой. Он услыхал, что верховный главнокомандующий якобинских армий во Франции, Наполеон Буонапарте, арестовал всю французскую думу — парламент, как это у них называется, и принял титул императора.

— Такой авантюрист, такой бандит! — кипятился солидный начальник станции. — Разогнать всех законных наследников французской короны и самому усесться на их место! Нет, наш император Александр не смолчит в ответ на подобную наглость. Вы еще увидите! Он не смолчит…

И Алтерка, очень мало интересовавшийся политикой, тем не менее с преувеличенной серьезностью в знак согласия покивал головой:

— Нет, наш император не смолчит…

Он подчеркнул при этом слово «наш» и оглянулся посмотреть, какое впечатление это произвело на начальника станции и на пассажиров-христиан, сидевших поблизости.

КНИГА ПЯТАЯ ЗАКЛАНИЕ

Часть первая НАПОЛЕОНУС МАГНУС

Глава первая Наполеон Великий

1

Во времена террора, когда красивая креолка Жозефина Богарне еще жила в своей парижской квартире, а Наполеон был еще скромным влюбленным посетителем ее салона, он однажды, глядя в ее квартире в окно, мурлыкал свою любимую песенку: «Си ле руа м’авуа доне» — «Если бы король подарил мне Париж, свой великий город…» Внезапно подойдя к нему, очаровательная хозяйка, шурша шелковыми лентами, полунасмешливо-полузаинтересованно спросила: