Император и ребе, том 2

Теперь роли полностью поменялись. Ее сердце содрогалось от его взгляда, от звука шагов его по-женски маленьких ног в блестящих ботфортах с отворотами выше колен. Как будто маленький дрессированный тигр расхаживал по комнатам ее дома в Мальмезоне. Вот он обращает на кого-то взгляд своих страшных глаз, и никто не знает, что последует за этим взглядом. Ах, ах!.. А совсем недавно все думали, что это просто большая кошка. Она тоже так думала… Однако непрекращавшиеся известия о его победах заставили ее обратить внимание как на его пылкую страсть, так и на его твердый взгляд исподлобья. Столько десятков тысяч молодых солдат своих и чужих армий были заколоты и застрелены, но он никогда не упоминал об этом, ни единым словом. Видимо, совесть его не мучала. Да было ли у него вообще то, что называют совестью?.. Он ближе принимал к сердцу деревянные пешки, падавшие с шахматной доски на стол, когда он играл в шахматы со своим другом юности и адъютантом Бурьеном.

О его бесстрашии рассказывали чудеса, о его убийственной решительности испуганно перешептывались. В Мальмезоне он, казалось, был таким нежным любовником! Его маленькие руки ласкали ее так деликатно. А за пределами ее дома, в большом мире, когда политическая или военная ситуация требовала этого — о!..

Три тысячи взятых под Яффой в плен смуглых турецких солдат, этот «пти-капорал» приказал утопить.[228] Всех сразу. Камень на шею — и все. Он на них даже свинцовых пуль пожалел. И все только для того, чтобы не надо было их кормить. Ведь его собственным солдатам не хватало провианта и воды… Она, женщина, у которой был взрослый сын-солдат, еще и сейчас содрогалась всем своим существом, представляя себе, как эти три тысячи черноглазых молодых солдат рыдающими голосами умоляют в последнюю минуту, уже с мешками, полными песка и камней, на загорелых шеях: «Ты ведь обещал даровать нам жизнь, если мы сдадимся!..» И, крича, захлебываются в соленых волнах… Даже Робеспьер в самые худшие дни кровавого террора не устраивал таких кошмарных казней. Три тысячи жизней за один раз! Без суда, даже без какой бы то ни было его имитации… А ты иди, подставляй ему свои губы, улыбайся, ему это нравится. Будь с ним покорной, уступчивой!.. Ведь почти у всех женщин вызывает любопытство мужская жестокость. Это у них в характере. Женщина обожествляет именно того, кто в первый раз пролил ее собственную кровь. Палач Сансон во времена террора получал любовные письма от тысяч женщин. Но ведь Наполеон, отнявший так много молодых жизней, совсем не был ужасен. Как только он переступал порог ее дома в Мальмезоне, сбрасывал серую шинель и черную треуголку, в нем больше не оставалось ни следа той завораживающей жестокости, которую ищут женщины. Он был мягок и нежен с ней и с обоими ее детьми. Но именно это пугало ее больше всего.

В ее женской голове, всегда забитой мыслями о тряпках и блестящих камушках, тоской по экзотическим ландшафтам и фантазиями о необычайных любовных авантюрах, перепутались все достоинства и недостатки «маленького капрала», как она еще называла его в глубине души. Хорошее в нем противоречило дурному, и концы не сходились. И она не знала, где начинается его страсть и где кончается его жестокая воля, направленная против целого мира врагов — во Франции и за границей. Может, когда-нибудь его влюбленность в нее с нежностями и ласками внезапно кончится, и его жестокость вонзит в нее свои когти, скрытые пока в замшевых перчатках, как в подушечках лап тигра. Его сине-зеленые глаза неуютно блеснут, и он отдаст приказ своим немного визгливым голосом, как всегда, когда злится… Может быть, этот приказ уже готов. И не сегодня-завтра, когда он останется с ней с глазу на глаз… О!

3