Император и ребе, том 2

И здесь… здесь пробьет час ста тридцати тысяч солдат, подготовленных напротив самого сердца Англии в Нормандии, точно напротив сердца Англии. Сквозь слабый заслон они прорвутся на легких парусниках в Нью-Хейвен, в устье Темзы и в…

Легкий стук в дверь прервал мысли Наполеона… Он вскочил, словно от удара грома, и уставился на вошедшего слугу пронзительным взглядом, едва сдерживая гнев:

— Ты?.. Когда я работаю?.. Здесь совсем нет дисциплины?..

В Мальмезоне не хватало не только дисциплины. Обслуживание тоже было не на высоте. Тот же помощник повара, который полтора часа назад в белом колпаке накрывал для Наполеона полуночную трапезу, теперь превратился в лакея и стоял перед ним в парике и в бархатных штанах до колен с чулками. На маленьком серебряном подносе он подал императору запечатанное письмо:

— Депеша, ваше величество! Из Тулона… Всадник доставил… Я не хотел… но…

Повар-лакей заикался от страха. Однако колючий взгляд Наполеона смягчился.

— Сюда! — коротко проворчал он. — И… вон отсюда. Слово «Тулон» всегда звучало для Наполеона весело. Ведь именно там двенадцать лет назад началась его головокружительная военная карьера… Однако на этот раз упоминание о Тулоне заставило его сердце биться учащенно. Ночная тишина, окружавшая его, была тому виной? Или внезапность?.. Ведь в Тулоне сидит его лучший адмирал, который держит в руках все нити его смелого плана, направленного против Англии. И именно сейчас, ночью, когда он как раз работал над этим планом…

Наполеон повертел депешу в руках, но не раскрыл ее, словно боялся, как бы уже предрешенная судьба Англии не вырвалась из его рук и не ускользнула на свободу… Наконец, решившись, он сломал красный сургуч и бегло прочитал депешу.

Император сразу ощутил слабость в коленях и присел, а рука, в которой он держал депешу, бессильно опустилась.

Предчувствие не обмануло его. Страх не был напрасным. В депеше кратко сообщалось, что адмирал Латуш-Тревиль внезапно умер в Тулоне от апоплексического удара…

Яркий план войны против Англии словно затянуло туманом.

— Без него? Без него?.. — пару раз повторил Наполеон, обращаясь к самому себе, и не узнал собственного голоса, настолько он вдруг охрип. Оценить все значение внезапной смерти Латуш-Тревиля для реализации его плана войны против Англии Наполеон еще не мог. Он только почувствовал, что краеугольного камня не хватает и все здание зашаталось.

И действительно, эта неожиданная смерть стала прологом к большой и окончательной катастрофе, подорвавшей морскую мощь Франции, — Трафальгарскому сражению.[264]

Часть вторая МАТЬ И СЫН

Глава девятая Алтерка возвращается

1

Когда Алтерка так ненужно и нежданно приехал к матери в Кременчуг, Эстерка была гораздо более жестока с собой, чем со своим единственным сыном, когда употребила весь свой ум и всю твердость, чтобы он почувствовал, что его прогнали из ее дома навсегда. Но она была не слишком уверена в успехе своих героических усилий. И не ошиблась… Чересчур много ветра было в голове у Алтерки, слишком уж он был занят поиском наслаждений и исполнением своих желаний, чтобы так уж обидеться на мать и отказаться от того, что произвело на него столь сильное впечатление. Тем более что предмет его живого интереса рос, созревал и хорошел из года в год.

Воспоминания о не по годам рослой русоволосой девочке в длинном платьице — сиротке Кройндл, росшей и расцветавшей на Днепре в доме его матери, не давали ему покоя. Строгая и экзотичная красота его матери еще больше, словно темный бархатный фон, подчеркивала шелковисто-русые волосы Кройндл, ее детскую стыдливость, опущенные золотистые ресницы, белизну юной шейки, охваченной синей шалью, робкое волнение ее тонкого тела, когда он притянул ее к себе на колени, мелкую дрожь горной козочки, когда он силой поднял ее подбородок и заглянул в глубокие синие глаза, похожие на глаза ее покойной матери и чем-то напоминавшие кого-то, кого он никак не мог вспомнить… Опять же, этот маленький пухлый ротик! Он был малиново-красным, как разрезанный испанский апельсин, который подавали во льду в лучших петербургских кухмистерских… Ведь этот малиновый румянец несла в себе доставшаяся девочке по наследству кровь женщины, которую Алтерка любил первой в своей жизни любовью, когда был еще совсем юн, сразу после бар мицвы. Это же была умершая и возродившаяся кровь Кройндл!..

Кроме того, тайна греха, витавшая над русой головкой сиротки, так очаровательно шла к каждой складочке ее детского платьица. Грех состоял в том, что отвергнутый жених его матери в отместку согрешил за ее спиной с той самой Кройндл, которую он, сопляк, так по-мальчишески любил… Все это сливалось в его рано обленившейся фантазии гуляки в некую пикантную игру красок, напоминавшую новое кабаре[265] «Ревью» на островах Петербурга и экзотическую смесь ликеров, какую очень любят англичане и какую он, Алтерка, сам уже много раз пробовал…