Император и ребе, том 2

— Приставал?! Что это значит? Он же еще ребенок!..

— Ребенок? Он уже знает то, что когда-то знал его папенька…

— А?

Сердце Эстерки часто застучало. У нее возникло странное чувство страха, смешанного с радостью. И она снова ощутила в себе то же самое горячее и нездоровое любопытство, которое уже не раз испытывала, когда Кройндл жаловалась на «шалости» Алтерки. В ней пробудилась скрытая материнская гордость. Вот даже как! Совсем еще мальчишка… Ее мальчишка, который только что вырос из своих коротких бархатных штанишек, уже, слава Всевышнему, мужчина. Настоящий мужчина… И ей стало обидно, что это так скрыто, что нельзя расспросить обо всех подробностях, что так вести себя не годится, что никто не поймет ее любопытства…

Поэтому она молча сидела какое-то время, только ее синие глаза горели под синей лентой чепца. Она показалась стоявшей напротив нее и хмурившейся Кройндл какой-то приторно-красивой, похожей на молодую ведьму.

— Как? Я имею в виду… — Эстерка принялась подыскивать подходящие слова. — То есть… когда он это… сорванец!.. Ночью? Ведь ничего, не дай Бог, не случилось?

Кройндл хорошо поняла эти обрывки фраз.

— Что вы хотите, чтобы еще произошло? — сказала она. — Я еще слишком сильна для такого… байбачка, слава Всевышнему! Когда-то в Петербурге было наоборот… Тогда мне пришлось бежать… от его папеньки. Сегодня убежал он.

— У-бе-жал? — повторила Эстерка с некоторым разочарованием. — Ну, ты же видишь!

— Он получил хорошенькую пощечину, этот юноша, достигший возраста бар мицвы. Ему пришлось отступить. Но он тут же снова пришел. Даже рассмеялся. Попробовал бороться…

— Как-как? Бороться?.. — Эстерка сделала вид, что ушам своим не верит. Но ее глаза, тем не менее, загорелись вызывающим тошноту синим огнем, как будто спичка зажглась. — Ночью, говоришь?

— Ночью, говорю. И не только этой ночью. И предыдущей ночью тоже. В первый раз он еще оправдывался. Я на него накричала, и он сделал вид, что заблудился: коптилка на печи была погашена, поэтому он и ошибся дверью.

— Ну, а этой ночью?

Кройндл заметила нетерпение Эстерки и нарочно не стала торопиться:

— Да, самое интересное было этой ночью. Часа в два или в три после полуночи…

— Вот как? Часа в два-три? Он не спал?

— Он же не работал так, как я, вот он и не спал. Повторять по два часа в день свою проповедь — не такой уж тяжелый труд. Все измучены. Уже два дня, как все буквально с ног падают. Готовить, столы таскать, торты печь. Всё в его честь. Стоит ли работать, выбиваясь из сил, ради такого… такого… Ах, да лучше собакам выбросить!

— Кройндл!..

— Ну, вот он и выбрал подходящий час и пришел ко мне…

— К тебе? Может быть, снова заблудился?

— Может быть… Коптилка на печи снова была погашена. Но когда человек заблудился, он себя так не ведет и так не разговаривает…

— Что, что он говорил?

— Лучше спросите, что он не говорил. «Не сердись, — сказал он, — Кройнделе. Будь хорошей». — И схватил меня… За такие вещи мальчишке надо руки переломать.

— Ну-ну, не говори так, Кройндл. Боже упаси!

— Это еще ничего. Он попытался залезть ко мне под одеяло. «Мне холодно, Кройнделе, — сказал он! — Мне очень холодно…»

— Так вот он уже какой?.. — широко распахнула свои горевшие синим огнем глаза Эстерка. — Надо его женить!..

Кройндл плотно сжала свои полные губы. Теперь она уже ясно увидела, что ее жалобы на Алтерку звучат для его матери словно музыка.

— И вы еще радуетесь? — разозлилась она. — Вы празднуете бар мицву и уже хотите поставить ему хупу! Дай Бог, чтобы это ему не повредило… Но говорю вам еще раз, что если я не смогу запираться, то больше не буду здесь ночевать. Всю его бар мицву я оставлю посреди подготовки и уеду в Лепель к отцу. Но… реб Ноте, его деду, я обязана это рассказать. Сразу же, как только он приедет. Еще сегодня. Раз уж вы… вы, его родная мать…

Эстерка соскочила с кровати босая и, дрожа, схватила Кройндл за округлое плечо:

— Бог с тобой, Кройнделе! Что ты говоришь — деду?.. Ты же меня погубишь! Не принимай это так близко к сердцу! Мы что-нибудь придумаем…

— Нечего придумывать. Я уже все испробовала. Вы меня не слушаете. Вы меня даже не слышите…

— Кройнделе, ты будешь спать здесь, у меня в постели. А я — в твоей спальне. Только не поднимай шума! Не надо.

— Вы этого хотите? Ну, коли так…

— И пусть он только попробует прийти, этот сорванец! Только не говори ему… И пусть он только попробует прийти! Я ему покажу… Погоди-погоди! Пусть он только хоть раз еще «заблудится»… Ты увидишь, Кройнделе. После этого он никогда ничего подобного делать больше не будет. Увидишь! Но вставлять замки? Что это вдруг? Ни с того ни с сего? И именно сейчас, когда приезжает реб Нота? Что скажут люди?..

— А что тут можно сказать?..

— Бог знает, что могут сказать! Все служанки в доме. Могут сказать, что ты почему-то боишься гостя, раз запираешься именно сейчас. Наверное, ты про него что-то такое знаешь… по Петербургу. Боже упаси, Кройнделе!