Император и ребе, том 2

Рождение такого принца должно было сразу же заполнить пропасть между старой аристократией и парвеню. Тогда исчез бы тот привкус пренебрежения, который он все еще ощущал по отношению к себе в королевских дворах Европы. Любовь требовалось заменить на расчет.

И он развелся со своей первой и последней любовью, которая еще была осколком революционной неразберихи, с Жозефиной, вышедшей из кармелитской тюрьмы, как из могилы, и переступившей через обезглавленного на гильотине мужа, чтобы надеть на свою черноволосую голову упавшую корону Франции. Он развелся с той, которую в глубине души любил до последнего вздоха и которой простил, десять раз простил все романы, что она крутила за его спиной. Он погубил свою единственную любовь так же, как губил своих лучших гренадеров, — ради победы над врагом. Так же, как он утопил в море три тысячи турецких солдат, когда у него не осталось для них лишнего провианта…

Разведшись в нарушение католического закона и вопреки своим сопротивлявшимся этому шагу чувствам, он ходил хмурый по большим залам Тюильри и, несмотря ни на что, все-таки женихался. Вопрос был только в том, на ком жениться. На петербургской принцессе или же на австрийской? Партии бывших революционеров больше нравилась Россия. Партии аристократов — Австрия. Последняя, с помощью еще не отправленного в отставку Талейрана, напрягала все свои силы, чтобы взять верх, и это ей удалось. Задняя мысль этих высокопоставленных и влиятельных людей была проста: чем с более аристократичным царствующим домом породнится Наполеон, тем решительнее ему придется отряхнуть с себя остатки своего революционного прошлого и освободиться от всех своих якобинских последователей; и тем больше выиграют остававшиеся во Франции и вернувшиеся из эмиграции аристократы…

Тоскуя по Жозефине, Наполеон женился через три месяца после развода с ней. Точнее было бы сказать, что он заставил себя жениться на австрийской принцессе Марии-Луизе,[349] настоящей немке, пышной и сладкой, как сдобная булка с медом. Правда, она была глуповата, а лицо ее — слегка изрыто оспой. Хорошее воспитание и хорошие родители научили ее терпеть ее не слишком высокородного мужа, которого она никогда не любила. Она попала во дворец Тюильри, как в золотую клетку, но, тем не менее, улыбалась, всегда улыбалась своими серо-голубыми кукольными глазами. Даже когда тосковала по родительскому дому и ей хотелось плакать.

И — о, радость! Родился ребенок. И именно мужского пола — будущий «орленок»…[350] В первый раз за всю свою суетную жизнь Наполеон ощутил отцовскую гордость, тихую благодарность новорожденному и его еще слабой матери. То, что он годами безуспешно пахал высохшее поле Жозефины, часто приводило его к мысли, что, может быть, это он, а не она, виновен в том, что у них нет детей, что это он истрепался и утратил силу — во время десятков кровавых сражений, в лонах десятков чужеземных красавиц. Ведь Жозефина все-таки произвела на свет от своего первого мужа двух чудесных детей…

Теперь же, после рождения «орленка», Наполеон весьма приободрился. Он почувствовал себя гораздо увереннее, осознал вдруг, что вечность — не в мертвых монументах, не в бронзовых колоннах на Вандомской площади,[351] а в живых детях. Он понял, что самая длинная и крепкая цепь состоит из отдельных звеньев — одно скреплено с другим… Древний народ Израиля хорошо это понимал. Многодетность евреи ценили выше, чем «царствие Небесное», придуманное позднее христианскими аскетами. Поэтому-то они, эти упрямые евреи, дошли до нашего времени сквозь столетия преследований, сквозь огонь и воду. Такой же отзвук бессмертия он ощущал сейчас в шуме своей беспокойной крови и в первых писклявых криках своего «орленка». Теперь уже, если с ним самим случится беда на поле боя, никакой Бурбон не займет трон. Его наследник дремлет в своей колыбельке…

Однако и большие военные парады, ворота из цветов и орудийные салюты в честь новорожденного наследника престола удовлетворили «парижский народ» лишь на время. Вечная галерка вскоре опять загудела. Она требовала новых эффектов и новых декорацией в качестве компенсации за своих детей и близких родственников, которых она теряла на полях многочисленных сражений… Отношение европейских монархов к вознесшемуся корсиканцу тоже не слишком уж улучшилось из-за его женитьбы на дочери австрийского императора и рождению наследника престола Французской империи. Даже в самой Австрии все еще смотрели на свою Марию-Луизу как на некую сказочную принцессу, которая сидит, бедняжка, в плену во дворце у этого «бандита». Во дворце, который, в свою очередь, этот бандит отобрал у обезглавленной Марии-Антуанетты. Австрийский дипломат Меттерних рос, как черная тень, когда солнце начинает опускаться к горизонту… Не было ли это заходящее солнце династии Бонапартов? Длинные руки-тени Меттерниха уже достигали России. Он связался через голову Наполеона с окружением Александра I.