Император и ребе, том 2

На лесных дорогах между Троками и большим озером,[366] перед Бутрыманцами,[367] императорский эскадрон заблудился. Мамелюк Рустам, личный слуга Наполеона, и один польский улан поскакали вперед, чтобы отыскать ровную дорогу или кого-то, знающего местность. Сразу же после этого в лесу прогремел взрыв, и они галопом вернулись назад.

— Ла-ба, ла-ба, эфенди!..[368] — первым предупредил на ломаном французском еще издалека мамлюк Рустам. — Урус, урус ла-ба!..[369]

— Москали! — пояснил, ни жив ни мертв, польский улан. — Это, должно быть, засада!

Немногочисленные сопровождавшие Наполеона всадники заволновались. Опасность была велика, а ответственность — еще больше. Один Наполеон спокойно сидел в седле на своей белой лошади.

— Засада, — сказал он, — не дает о себе знать шумом… Однако дорога небезопасна. Назад!

Но как было скакать назад, если все лесные тропинки вокруг озера запутались? Некоторые из них были заболочены, подковы увязали на них.

Ведя лошадей под уздцы, польские уланы начали пробиваться через лес. На одной из боковых дорожек они внезапно натолкнулись на еврея с большим тюком на плечах.

— Жидок, куда ты идешь? — окружили его уланы.

— В Олькеники, Панове! — последовал ответ.

— А что это за тюк ты тащишь? — продолжили допрашивать кавалеристы.

— Книги, еврейские книги. Я книгоноша.

— А кто это стрелял в лесу, Мошка? Не знаешь?

Вместо ответа книгоноша вылупил глаза на белую лошадь и ее всадника.

— Панове! — задрожал он от воодушевления. — Не это ли сам великий круль[370] Наполеон?

— Ах, так? — с подозрением переспросил его один из уланов. — Может быть, ты шпион? Ты!.. Шпион?

Но маленький всадник в треуголке махнул рукой. Он уловил слово, похожее на его имя, и догадался, что узнан.

— Спроси этого еврея, — сказал император, — откуда он знает.

Книгоноше перевели вопрос.

— Откуда я знаю? — воскликнул еврей и снял с плеча свой тяжелый тюк. — Хорошенький вопрос!

Он покопался в своем бумажном товаре и вытащил печатную брошюрку с хвалебными песнями Наполеону на древнееврейском языке. Французский император восхвалялся в ней за великие милости, которые он повсюду оказывал евреям… Стихи Халфана, Шелера, Аарона га-Когена и Мойше Мёда. На обложке была отпечатана деревянная гравюра с изображением Бонапарта в профиль. Треуголка была втрое больше головы и окружена какими-то странными цветами — не розами, не шиповником. Таких цветов вообще в природе не бывает, только в фантазии виленских печатников.

— Вот! — с триумфом воскликнул разбитной книгоноша, поднимая брошюрку обеими руками и издалека, как зеркало, показывая ее всаднику на белом коне. Пожалуйста, пусть великий Наполеон посмотрит, как евреи уважают его, и пусть он порадуется.

3

Переходя из рук в руки, печатная брошюрка быстро достигла затянутых в белые перчатки рук всадника в треуголке…

Наполеон с деланно-обиженной миной рассматривал свой грубо напечатанный портрет. Он пролистал брошюрку и изящно растянул в улыбке губы.

— Сэ л хэбрэй пур муа!.. — сказал он с комической беспомощностью и, не выпуская из рук ни брошюрки, ни поводьев, развел руками. — Мэ… Сэ бьен, мон вье! Сэ трэ бьен фэ![371]

Этот простоватый комплимент в свой адрес Наполеон воспринял с якобы серьезной миной взрослого, который хвалит школьника. При этом он смотрел на еврейчика, стоявшего рядом со своим тюком, обиженно-смеющими глазами.

Книгоноша стоял очарованный, не отрывая сияющего взгляда от царственной особы. Он следил за каждым движением императора, ловил каждое его слово. Казалось даже, что еврей понимал, что его хвалят.

Однако вдруг, ни с того ни с сего, он что-то вспомнил. Его бородатое лицо скривилось. Он замахал руками и закричал на ломаном польском:

— Панове, не ходите! Не ходите!.. В Бутрыманцах еще остались казаки… Они забирают у крестьян всех лошадей и подорвали мост… — Подхватив свой тяжелый тюк и взвалив его на плечи, он начал свободной рукой махать, чтобы следовали за ним: — Пойдемте со мной в Олькеники!.. Всего несколько верст. Я знаю дорогу…

Уланы коротко шепотом посовещались между собой. Потом старший по званию сказал еврею, выдвигая вперед нижнюю челюсть:

— А не подослан ли ты, Мошка? Ну-ка, припомни!..

— Таких вещей нам, Панове, делать нельзя… Боже упаси!

— Вам нельзя делать!.. — передразнил его улан.

— У нас есть такой закон в Талмуде: нельзя доносить одному царю на другого…

Уланы рассмеялись как от этих странных слов, так и от ломаного польского, на котором они были сказаны. Тем не менее, чтобы быть полностью уверенными, они предприняли меры предосторожности: двое уланов с пистолями в руках шли вслед за евреем, ведя своих лошадей под уздцы. А за ними, чуть поодаль, шел весь эскадрон.

Они вошли в Олькеники, когда солнце уже начало закатываться за горизонт. Им навстречу верхами выдвинулась целая рота французских гренадеров. Олькеники были заняты кавалерийским полком маршала Даву.

У поляков, шедших за евреем, камень с сердца упал. Благополучно доставили императора в безопасное место!.. Они поощрительно похлопали еврея-книгоношу по мешку с книгами и по сгорбленной спине: