Император и ребе, том 2

— Хорошо!.. — сказал реб Нота после показного короткого раздумья. Он все еще притворялся хладнокровным торговцем, хотя его сердце быстро билось от радости. Потому что уже сейчас он ясно увидел, с какой силой имеет дело в лице этого коренастого еврея в меховой шубе. И какой большой, намного большей силой является типография… Это ему тот же самый человек разъяснил всего несколько минут назад. Море уже расступилось, а проход через него «аки по суху» стоил всего несколько тысяч рублей… Такими сравнительно невысокими средствами можно было осуществить столь важное предприятие, которое принесет честь и пользу всему народу Израиля, может быть, не меньшую честь и не меньшую пользу, чем вся академия реб Йегошуа Цейтлина в Устье…

— Ну, хорошо!.. — повторил реб Нота, как будто обращаясь к себе самому. — Я помогу вам всем, чем смогу, реб Менахем! Мы только, так сказать, поменяемся местами. Мы получим для вас в Петербурге патент и заплатим в казну все, что ей причитается. А по поводу всего остального: букв, краски, бумаги — вам придется позаботиться самому. Вы в этом лучше всех разбираетесь, и для всего дела будет хорошо, если никто другой в это не будет вмешиваться. Только вы один и под вашу собственную ответственность. Ничего-ничего, вам в этом компаньоны не нужны! Вы можете полностью положиться на себя самого…

Реб Менахем поднялся с места и расстегнул воротник своей шубы. Красные пятна выступили на его матовых щеках. В первый раз с тех пор, как он сидел здесь, реб Нота увидал, что этот коренастый еврей может быть так взволнован.

— Реб Нота, — сказал бывший кожевенник, — вы воскресили меня из мертвых. У меня гора упала с плеч. Обмен, который вы мне предлагаете, я принимаю с радостью. И вы увидите, реб Нота, вы, если будет на то воля Божья, доживете до этого. Не пройдет и пяти лет, как Вильна станет выше Гродно и Слуцка на пять голов. Вильна станет Литовским Иерусалимом. Не пройдет и десяти лет — позвольте мне быть таким самоуверенным, — и имя Менахема Ромма станет, с Божьей помощью, известно во всех еврейских общинах. И тем, чем Плантен и Эльзевир[47] стали для Бельгии и для Франции, Ромм станет для всех евреев. Большое спасибо вам, реб Нота!

Глава тринадцатая Привет от десяти колен

1

Не успела еще входная дверь захлопнуться после ухода реб Менахема-печатника, а реб Нота уже сидел у себя в кабинете над раскрытым томом Геморы и занимался изучением Торы. Это всегда было его отдыхом в беспокойном мире коммерческих сделок, планов и хлопот, его духовным наслаждением после нудных общинных дел. На этот раз реб Нота раскрыл свой любимый трактат «Сангедрин». Он тыкал пальцем в чудесные строки «Законов о жизнях человеческих»[48] и в сотый раз восхищался великой человечностью, которую древний еврейский суд проявлял к тем, кого приговаривал к смерти: как во время самого суда, так и когда приговоренного уже вели на казнь:

«Один из учеников сказал: “У меня есть доказательство, что обвиняемый виновен”, — ему приказывают молчать. Но один из учеников сказал: “Я нашел оправдание для обвиняемого”, — и его приглашают дать показания, и дают ему место, и больше не прогоняют его вниз. Если нашли оправдание для обвиняемого, отпускают его на свободу. Если нет, откладывают дело до завтра. Разделялись на пары, мало едят и не пьют вина. И, разделившись на пары, целую ночь проводят за изучением Торы, а на следующий день рано утром являются в суд. Тот, кто вчера приговаривал, мог сегодня раскаяться и сказать: “Я нашел оправдание”, — но тот, кто вчера сказал: “Я нашел оправдание”, — не может сегодня сказать: “Я обвиняю!..” Одиннадцать обвиняют, а двенадцать освобождают, значит, обвиняемый свободен. Мнения разделились поровну, значит, назначают новых судей, сначала двух, а с каждым разом все больше, до семидесяти одного…»

Усталое лицо реб Ноты буквально расцветало от того, что он изучал и истолковывал. С печальной улыбкой на губах он мысленно сравнивал это с уголовными судами, которые и до сего дня происходят в просвещенной Германии, в разворошенной Польше, в святой Руси, и с тем, как они происходят. Не говоря уже о том, как выглядят такие суды в полудикой Турции и в разбушевавшейся Франции; именно там, где машина стоит посреди улицы и отрубает головы виновным и невиновным при малейшем подозрении… Достаточно одного «допроса» обвиняемых! От «допросов» такого рода, как «допрашивают» в польских, русских и немецких тюрьмах перед судом, даже немые могут заговорить. Даже парализованные сознаются, что похищали и резали детей, чтобы подкрасить их кровью вино для четырех традиционных пасхальных бокалов… И все это происходит через целых шестнадцать веков после того, как еврейские законы и весь подход к подозреваемым и преступникам были так коротко и ясно описаны здесь…