Император и ребе, том 2

Чтобы прогнать неприятную тяжесть в теле и немного успокоиться, он воспользовался свободной минутой и снова раскрыл трактат «Сангедрин» на той странице, на которой остановился прежде: «Закончился суд, приговоренного к смерти вывели, чтобы забить камнями. Площадка для забивания камнями была далеко от дома суда. Но один человек оставался стоять в дверях с плахтой[53] в руке. Второй сидел вдалеке верхом на лошади, чтобы его хорошо было видно. Если кто-то говорил: “Я нашел оправдание приговоренному”, — начинали махать плахтой, а всадник скакал как можно скорее, чтобы остановить казнь. И даже если сам приговоренный говорит: “Я могу доказать, что невиновен”, — его возвращают. Даже четыре или пять раз. Лишь бы в его словах было хоть что-нибудь существенное…»

Усталое лицо реб Ноты снова расцвело печальной улыбкой от глубокой человечности и огромного страха погубить всего лишь одного человека из этого мира, вытекавших из этого старого тома Геморы, из каждой его пожелтевшей и выцветшей страницы. Как ни в одном другом судебном кодексе мира, здесь смешались жесткий закон и милосердие, холодная логика и сердечное тепло. И снова ему пришел на ум иноверческий судебный кодекс. В подходе к суду над человеком во всех странах, где ему пришлось побывать на протяжении жизни, не было ни малейшего признака того, что написано в этом старом томе Геморы. Где, например, еще человеческая жизнь имеет такую ценность? Может, у пана Зорича и ему подобных, которые запарывают до смерти своих крепостных, когда хотят и за что хотят? Нет, здесь нет ни закона, ни судьи. И некуда жаловаться. Дикие смутьяны, дикие обычаи. Иноверческий мир вокруг рассеянных по нему еврейских общин с их старой Мишной и старой Геморой…

Невольно на улыбающиеся губы реб Ноты пришел стих из Танаха, и он зашептал его, как заклинание против всех злых духов на этом диком свете: «Ибо вот, тьма покроет землю, и мрак — народы; а над тобою воссияет Господь, и слава Его явится над тобою!..»[54]

Глава четырнадцатая Алтерка «постарался»

1

На следующий день после утренней молитвы в доме реб Ноты началось торжество, и оно превзошло все, что Шклов когда-либо видел на бар мицву.

Собрались родственники, друзья и просто соседи. Бедные и богатые. Мужчины — за одними столами, женщины — за другими. На самом почетном месте среди женщин сидела Эстерка, счастливая мать. А на самых почетных местах среди мужчин — реб Нота с внуком. Справа налево от них сидели: Мендл Сатановер — учитель Алтерки, врач Борух Шик и его брат Йосеф — засидевшийся жених Эстерки; затем — посланники Виленского гаона во главе с реб Авигдором из Пинска, печатник реб Менахем Ромм и двое евреев, бежавших из Люблина; глава общины реб Носон и его талантливый зять Меерка, который лишь вчера «открыл» десять потерянных колен в Бухаре…

Были здесь и представители всех синагог и всех городских товариществ, гильдий купцов и ремесленных цехов. Для последних реб Нота устроил вчера отдельное чаепитие с угощением. Он подбодрил их и пообещал переговорить с Семеном Гавриловичем Зоричем об их обидах. А если помещик не уступит и будет и дальше обходиться с ними как с крепостными, он пожалуется на него в Петербург. Но реб Нота не верил, что до этого дойдет. Потому что Семен Гаврилович и так уже имел массу неприятностей и нуждался в его помощи не меньше, чем еврейские ремесленные цеха…

Позже всех и скромнее всех остальных появились два преследуемых хасида из состоятельных домов, которые вчера были у реб Ноты и просили его заступиться за них, не допустить, чтобы их силой заставили дать развод женам… Синяки, оставшиеся от вчерашних снежков мясницких подмастерьев, еще не исчезли с их бледных лбов. И когда их, пришибленных и напуганных, принялись усаживать за скромный стол цеховых ремесленников, пронесся шепоток, который стал нарастать, пока не поднялся настоящий шум. Часть присутствовавших жалела молодых людей, а другая часть была недовольна тем, что сюда впустили такие «подозрительные душонки», которых их собственные тести и тещи выгнали из дома… Больше всех кипятился реб Авигдор из Пинска. Он скроил набожную рожу, выкатил красные глаза в праведном гневе, принялся всем что-то рассказывать и что-то искать в своем глубоком внутреннем кармане… Но реб Нота вдруг поднялся со своего места и тихо и спокойно попросил всех уважаемых гостей не делать той ошибки, из-за которой в последний раз был разрушен Иерусалим… Он напомнил им историю про Бар-Камцу, которого оскорбили на пиру, и про то, что из этого вышло…[55]

— Но с ними нельзя сидеть за одним столом, — поднялся с места реб Авигдор, — иначе мы нарушим херем учителя нашего, гаона Элиёгу…

В ответ на такую наглую выходку в своем доме реб Нота подал короткий и резкий знак, чтобы Авигдор, при всем уважении к нему, сел на свое место. Гость не должен навязывать своего мнения хозяину…

Подождав, пока реб Авигдор, сопя, уселся на свое место, реб Нота удостоил его ответом: