Император и ребе, том 2

Сразу же после проповеди сидевшие на почетных местах гости принялись цокать языками, а гости попроще загудели. Хриплые, писклявые и басовитые поздравления и пожелания посыпались на головы матери и деда, которые произвели на свет, выкормили и воспитали такое сокровище. И сразу же после того, как первый шум стих, открылся секрет особого подарка, который реб Нота скрывал от внука с тех пор, как вернулся после долгого отсутствия к себе домой. На серебряном подносе принесли из соседней комнаты маленький красивый бархатный футляр. А когда его открыли, тринадцатилетний мальчишка начал от восторга хлопать в ладоши — а руки его были не по годам крепкими и большими. Все бороды и привыкшие нюхать табак носы почетных гостей тоже повернулись к футляру, и блестящий подарок начал переходить из рук в руки. Но не все знали, что это такое. Какое-то странное украшение. Сделано оно было наполовину из золота, наполовину из хрусталя. Только печатник реб Менахем Ромм, недавно приехавший из-за границы, улыбнулся и объяснил, что это «немецкая луковица», или «указатель», который показывает часы дня и ночи. А когда в нем «кончается завод», его заводят ключиком, который висит вот здесь, на цепочке с кольцом. Он объяснил также, что этот золотой палец, сидящий вот тут, посредине, это стрелка. Она двигается очень медленно и показывает время. Есть, говорят, уже «указатели» и с двумя стрелками. Но он, реб Менахем Ромм, пока еще их не видел. Они, наверное, никуда не годятся! Потому что для чего, к примеру, нужны две стрелки сразу?

У всех от любопытства засияли лица, брови сдвинулись в раздумье о столь дорогой «луковице». Некоторые даже причмокивали, будто попробовали что-то особенно вкусное. «Указатель» ощупывали со всех сторон и поздравляли единственного внука реб Ноты с таким великолепным подарком. Дай Бог, чтобы «указатель» показал ему тот час, когда он должен будет идти под хулу со своей суженой…

Даже хмурое лицо Кройндл просветлело. Сосредоточенная и гибкая, она только что носилась между длинными столами, отдавая служанкам последние распоряжения, что и как подавать на стол. На виновника торжества она при этом даже не взглянула… Однако всеобщие радость и любопытство понемногу передались и ей, вспыхнули в ней, как огонь. Она раз или два бросила взгляд на сияющего «байбака» и тоже начала улыбаться. Кройндл едва верила себе самой, что всего час назад была обижена и что этот маленький проповедник был способен на те штучки посреди ночи, когда стоявшая на печи лампадка гасла и никто ничего не видел и не слышал…

Эстерка в глубине души таяла от удовольствия и не сводила глаз со своей обиженной родственницы, сразу же заметив перемену в ее красивом сердитом лице. Она подождала Кройнделе в темном уголке, между кафельной печью и маленькой комнатушкой, служившей той спальней, и вдруг обняла ее и расцеловала в обе щеки.

— Ну, — сказала Эстерка, — что ты скажешь теперь нашему шалуну?

Кройндл высвободилась из объятий Эстерки, которых она в последнее время избегала; избегала потому, что ее совесть была нечиста, потому что она потихоньку крала тоску жениха Эстерки, обманывала ее… Поправив свои растрепавшиеся волосы, она только пробурчала:

— Я знаю?.. Там посмотрим. Может быть, он все-таки станет приличным человеком…

— Вот увидишь, вот увидишь!.. — не отставала Эстерка. — Теперь ты можешь спать спокойно в своей комнатке. Он больше этого не будет делать…

— Посмотрим!.. — отмахнулась от нее Кройндл. — Время еще есть. Пойдемте, пойдемте, Эстерка. Люди уже омывают руки перед едой.

3