Император и ребе, том 2

Она могла бы еще подумать, что это лишь продолжение нездоровых снов, преследовавших ее последнее время, ее грешного вожделения, воплотившегося в одном образе… Но кучер невольно подтвердил, что она видит это наяву. Иван первым пришел в себя. Он надел на свою кудлатую голову красный колпак с меховой оторочкой, натянул вожжи и резко прошептал:

— Ён! Ентот самый!.. Давай-ка убираться отсюда, барыня!

3

Легко сказать «давай-ка убираться»… Попробуй, уберись, когда «тот самый» ухватился своей крепкой рукой в рукавице за край сиденья Эстерки, а правую ногу со звонкой шпорой кавалерийского офицера поставил на полозья саней, не давая им уехать. Он буквально пронзил старого кучера взглядом синих глаз, исполненным немой злой воли и так похожим на взгляд Менди, когда тот злился…

Это подействовало. Руки старика опустились. Намотанные на них вожжи соскользнули с его грубых кожаных рукавиц, как моток ниток. Иван уткнулся носом в свою нечесаную бороду и принялся долдонить мужицкую, с детства выученную молитву, которую крестьяне шепчут, когда хотят прогнать «нечистую силу»:

— С нами святая сила креста!.. Защити нас, Микола-угодник! Господи, помилуй!

Увидав, что возница ослабел и сдался, «тот самый» заулыбался, вежливо снял украшенную перьями треуголку перед не менее ослабевшей дамой и так же вежливо поклонился. И как шесть лет назад на темном заснеженном станционном дворе, он принялся выражать свой восторг на нескольких языках сразу:

— Мадам… Миледи!.. Их мехте…[57] Пардоне муа!..[58]

Его неуверенные слова курились в морозном воздухе, как колдовское благовоние, поднимавшееся из булькающего над огнем котла. Они пахли чаем и ромом.

Довольно быстро его слова стали увереннее, связнее, хотя и были взяты из различных языков. И всё для того, чтобы та, кто растерянно сидела в красных лакированных санях, поняла его. Ведь хотя бы один язык из использованных им она должна была понять:

— Ай лав ю… Их либе зи… Же ву з одор! Же ву шерш парту!..[59]

И сразу же после такого трехъязычного объяснения он перешел на ломаный русский, который, видно, подучил за последние несколько лет:

— Я вас люблю, вас ищу… Ищу повсюду с тех самых пор. Помните? Если бы вы знали, что значит потерять и найти такую, как вы! Такую красавицу, какой я никогда не видал и какой не найду больше нигде…

Последние слова он произнес, задыхаясь и сбиваясь, будто ребенок, пытающийся говорить мужским голосом. Именно поэтому они лишили Эстерку воли. В полуобморочном состоянии она сидела в санях, склонив голову набок, в красивый глубокий воротник, как больная птица, прячущая клюв под крыло. В ее затуманенном, нетвердом сознании лишь одно казалось ей ясным и логичным: что вернувшийся назад из Гатчины и остановившийся на этой заснеженной пожне «тот самый» здесь и сейчас — уместен… Откуда он взялся? Как ее нашел? Это было неважно.

В том дремотном состоянии, в котором пребывала Эстерка, она почти не слышала, как остановившиеся было солдаты снова начали маршировать, кукольными шагами удаляясь за большую казарму. Не заметила, что ее маленькие сани со старым кучером на кельне стоят одиноко и беззащитно на опустевшей заснеженной пожне. Она видела только фигуру «того самого», слышала только его голос. Ломаные страстные слова и болезненная страсть ее покойного мужа слились в «том самом» воедино… Каждое его слово курилось в холодном воздухе дымком, отдающим ромом и крепким чаем:

— Я вас люблю!.. Ай лав ю!… Поговорите со мной!.. Ответьте мне!.. Ведь одно слово вы можете мне сказать… Вы обязаны это сделать!..

Его слова звучали теперь яснее, повелительнее. И она спохватилась, что на пожне уже никого нет… Колесо с остановившимся куском времени шестилетней давности снова завертелось. Однако он остался здесь и не отступал, чего-то требуя. Но страха от такой назойливости она больше не ощущала. Напротив, странное удовлетворение снизошло на нее. Удовлетворение от того, что нездоровая мечта, преследовавшая ее в последнее время, обрела плоть и кровь. Вот он стоит здесь в шинели и даже с эполетами. Стоит совсем рядом и говорит с нею на нескольких языках. Ей хотелось сейчас заснуть, словно под ласкающей рукой ее мужа, который вдруг вернулся, раскаялся во всех грехах и жаждет помириться с нею…

И посреди такого мечтательного забытья мыслишка, сокрушительная, как пуля, пробила ее затуманенную голову: «Может быть, это на самом деле он, он сам, покойный…»

Эстерка быстро подняла голову из глубокого воротника и заморгала обоими глазами, глядя на «того самого». Его сходство с Менди было велико: опущенные уголки рта, красноватые скулы, выдвинутый вперед подбородок с жидкой золотисто-русой бородкой — все было так потрясающе похоже, что ее прежний страх снова исчез.

«Тот самый» сразу же заметил эти перемены… Увидев, что его больше не слушают, он замолчал на полуслове.

Дремотное очарование исчезло. К Эстерке вернулось мужество. Она будто разорвала связывавшие ее путы.

— Иван! — пискнула она и покраснела, настолько некрасиво прозвучал ее тоненький голос. — Езжай, езжай!